Пытка длилась несколько веков — посчитать точно Данте не мог ни тогда, ни сейчас. Чем дальше, тем больше это разъедало его душу, тем невыносимей становилось, и, наконец, Данте взмолился о милосердии. Он умолял прекратить это, заменить на любую из пыток, что он видел.

И Дит, хрипло рассмеявшись, сыграл с ним последнюю злую шутку, наказав его ещё сильнее. Он вернул его на Землю, в мир живых.

Поначалу Данте был счастлив как никогда; он выбрался из Ада, у него снова появилась надежда. Он мог дышать воздухом, ходить по земле, видеть небо. Даже люди — он был счастлив видеть живых людей…

Но прошло всего несколько дней, первая радостная эйфория спала, а люди остались. Вот только теперь Данте видел их насквозь. Всё, что они скрывали внутри, он улавливал с полунамёка. Каждый грех и грешок. Всё плохое, что есть в людях.

То есть — всё, что в них есть. Если Ад чему и научил Данте, так это тому, что в людях нет ничего, кроме зла.

Пребывание на Земле стало ещё ужаснее, чем в Аду. Там он видел справедливость, наказание грешников. Здесь грешники бродили безнаказанно, раздирая жизни друг друга на куски — а любые попытки помешать греху или принести им воздаяние, которые предпринимал Данте, были каплей в море, песчинкой в бездне. Данте скитался по Земле, и где бы он не появился, люди страшились Мстящего Рыцаря — но ему самому это казалось пыткой. Бессилен. Вынужден наблюдать, но бессилен изменить хоть что-то.

Вот тогда-то Дит рассмеялся в третий раз — и, призвав его в свои чертоги, заявил, что его старший братец с Олимпа хочет предложить ему работу. Что Данте может быть полезен, может совершить что-то по-настоящему стоящее. Изменить мир к лучшему — тем единственным способом, которым это вообще возможно сделать.

Насадив абсолютную власть Богов.

…рёв двигателя разрывал тишину; хромированный мотоцикл мчал по наполовину разбитой дороге, и ветер трепал красное кожаное пальто и седые до самых корней волосы Данте.

Не столь давно события, за которыми желали следить Боги, происходили в крохотном городишке, в Академии, где учили будущих богоборцев. Теперь Академия опустела, а события переместились в столицу гергоцства — а значит, и Данте тоже должен был переместиться туда.

Он ненавидел переезды, ненавидел дорогу. Впрочем, он много чего ненавидел на Земле. И всё же сейчас его ненависть сконцентрировалась на дороге.

Данте помнил, какой была эта местность раньше. Когда-то здесь был лес — вековечный, прекрасный, благообразный, не тронутый человеком. Сейчас от него ничего не осталось; через грязные поля тянулись безобразные вышки ЛЭПов, а бензин и выбросы отравили некогда чистый воздух. Всё было мерзким, уродливым, нечистым. Как и всё, к чему прикасаются люди.

Впрочем, и в столице будет не лучше. Данте ненавидел современные города. То же загрязнение, только ещё и люди кругом. Отбросы и подонки, бандиты и убийцы, пожирающие ближнего своего. Нет, в городах и раньше была подобная мерзость, но сейчас стало ещё хуже. Чем дальше, тем хуже. Особенно здесь, в Объединённых Герцогствах. Люди без надзора Богов превращают свою жизнь в Ад.

Боги прислали его в городок возле Академии неделю назад — после того, как спал магический купол, а они получили пугающее сообщение от Гименея. Гименея, которого, как он знал, уже нет в живых. Тот героически пожертвовал собой, чтобы передать: «У смертных… много силы… могут ударить»… Часть сообщения пропала, но то, что дошло — звучало уж очень нехорошо.

Не один только лишь Гименей погиб в этой борьбе. Все Боги, что пришли в Академию, положили свои жизни за короткий срок, и это тоже пугало Богов. Выжить смогли только Ашвини, но пробраться к ним, не переполошив охрану людей, было невозможно. Невозможно узнать у них, почему же всё провалилось.

Но, по счастью, кое-что становилось понятно и так. Люди не только посмели пленить Бога — эти жалкие грешники в своей нечистой гордыне стали этим похваляться. За ту неделю, что Данте провёл здесь, имя и лицо их «героя» — Антона Кислевского, первого мечника герцогства и жениха герцогской дочери — гремело отовсюду. Его крутили по телевидению и в Интернете, плакатами с ним были обвешены все стены.

А если копнуть чуть глубже — чем Данте и занимался эту неделю — то начинало звучать и другое имя.

Сизиф.

Это имя не кричали на площадях и новостных каналах; нет, его произносили шёпотом, в барах за третьим стаканом. О нём никто не трубил направо и налево, а когда о нём принимались говорить, то рассказ всякий раз менялся, обрастая самыми абсурдными и невероятными слухами. Но с того момента, как Данте его услышал, всё стало немного понятней.

Дит ведь об этом и говорил, когда сказал, что Сизиф, выбравшийся на Землю, означает проблемы у Богов?

Сизиф, Сизиф. Один из величайших грешников Ада. Настолько мерзкий грешник, что даже Дит сжалился над Данте и решил, что тот не заслужил лицезреть такое.

…мотоцикл Данте пронёсся по дороге вдоль полей; сбоку от него мелькнул широкий рекламный щит, с которого на него — опять, в тысячный раз за эту неделю — уставилась лицо Антона Кислевского. Мечник тыкал пальцем в Данте, а надпись ниже сообщала: «Ты нужен в армии. Уничтожая Богов — устанавливаем мир!».

И этот тоже грешник. Этот тоже получит своё. Нужно лишь собрать как можно больше информации и передать Богам.

Но… чёрт, как же это его злит. Кругом мерзость, грех и порок, а он даже не может вмешаться. Нужно собирать информацию для богов, нужно быть незаметным. Найти бы хоть какую-то отдушину…

Вдалеке показалась заправка, и, взглянув на уровень бензина, Данте направил мотоцикл к ней. Позади него раздался грохот, и мимо пронеслась колонная военных машин, в которых сидели новобранцы в новенькой форме. На одной из машин он успел прочитать надпись «На Олимп», на другой — «Смерть Богам».

Данте поморщился. Они не только грешники. Они ещё и идиоты. Если бы они только понимали…

Но даже те их смертных, кто понимает, всё равно не могут изжить в себе порок. Что уж говорить об остальных?..

Из всех смертных только он один, проведший в Аду столетия, смог изжить порог. Смог стать безупречным.

Заправка встретила его грязью и вонью; здесь воняло ещё хуже, чем до того. Впрочем, запах бензина был не худшим здесь — его перебивал запах греха. Первым, что бросалось в глаза, была неприлично дорогая спортивная машина с незнакомым ему гербом кого-то из местных аристократишек. Белая краска без единой царапины, позолоченные покрышки, тонированное стекло… на таких обычно ездят мажоры. Грех стяжания. Грех гордыни.

Рядом были припаркованы ещё три машины — похоже на военные джипы, но без символики. Опыт подсказывал Данте, что на таких ездят либо бандиты — либо шестёрки очень-очень крутых парней. Настолько крутых, что посторонним не обязательно знать, кому именно они служат. В первом случае это грех гнева и грех сребролюбия, во втором — снова гнев и снова гордыня.

Гордыня худший из грехов человечества. Кто они такие, чтобы возноситься пред Богами?

…Данте сплюнул и заставил себя не думать об этом. Сейчас это не его дело. Его задача — налить полный бак бензина и уехать, а они пусть варятся в своём грехе, пока могут. Просто… как же всё бесит от необходимости покидать надолго Олимп — единственное место, где он мог дышать спокойно.

Но он лишь служитель Богов. Если ему дали поручение, он его выполнит без ропота.

Наполнив бак, Данте вытащил из бумажника купюру и направился в здание заправки. Не то чтобы Боги уважали человеческое право на собственность, но для него это было делом принципа. Он не вор. Он не грешник.

Данте распахнул дверь…

Чьё-то тело пролетело рядом Данте и, врезавшись в стеклянное окно, со звоном вылетело наружу. Данте уставился на четверых парней в помещении. Один, в гражданской одежде, стоял, небрежно глядя вокруг себя и улыбаясь, а ещё трое, в форме без опознавательных знаков, целились в него из пистолетов. Больше никого рядом не было, но из-за служебных дверей раздавался какой-то шум — словно кого-то бьют; мужчина в форме сотрудника заправки лежал за стойкой с простреленной головой.