Я сразу рассказал обо всем родителям и дедушке. Они пытаются выглядеть оптимистично. Они говорят правильные слова, уверяют, что я выздоровею, но я вижу в их глазах то же беспокойство, что и в своих. Каждый взгляд полон любви и тревоги, и это причиняет мне такую же боль, как и телесные страдания. Я не хочу быть тяжелым бременем для них. Я не хочу, чтобы они мучились и переживали вместе со мной.

Я давно начал подозревать, что что-то не так. Иногда, когда я смотрел в зеркало, я увидел худшую версию себя. Лицо стало более худым, а глаза потускнели. И тогда, когда мне действительно было тяжело, я замечал, как на щеках выступали слезы. Я не говорю о тихом плаче. Это были рыдания, полные отчаяния, словно все мои надежды умирали вместе с этими слезами. Никогда не думал, что снова буду плакать. После смерти Адрианы, а затем любимой лошади Изи, я пообещал себе, что никто больше не увидит моих слез. Однако сейчас я вижу их слишком часто. Я держусь. Я борюсь. Но иногда, когда ночь глубока, а тьма жадно поглощает собой все светлые мысли, я спрашиваю себя: «Насколько долго я смогу это выносить?» Боль, которая разъедает меня изнутри, превращается в постоянный компаньон. Я научился жить с ней, но не смирился. Иногда она так сильна, что кажется, будто она затмевает все — каждый радостный момент, каждую улыбку.

Единственными человеком, которому я ничего не сказал, была Милисента. Я знал, что должен был бы поговорить с ней, открыться, но в этом мгновении все выглядело бы так, будто признание о моей болезни станет камнем, который я утоплю в её душе. Каждый раз, когда я смотрел на свою девочку, моё сердце сжималось от боли, и в глазах возникала тень. Я искал в её взгляде тепло, искренность, счастье — все те вещи, которые мне так дороги, которые давали мне стимул бороться за эту жизнь. Я не хотел разрушать её мир своими несчастьями, не хотел быть тем, кто затмит её радость своей болью. Я смеялся вместе с ней, ловил её взгляд, искренний, полон надежд и мечтаний. И в такие моменты я вспоминал, как чувствовал её нежные руки, как будто они могли отвести меня от этой проклятой участи. Но, к сожалению, я знал, что никто не может спасти меня от меня самого. Иногда я смотрел на себя в зеркале и ненавидел отражение. Слабый, полон страха, прячущийся за маской, которую я так искусно создавал. Иногда боль становилась невыносимой, и мне казалось, что она вот-вот вырвется наружу, откроет все мои тайны, но я снова сжимал кулаки и прятал её, как зловещий секрет.

Я просто не хотел, чтобы Милисента смотрела на меня, как на умирающего, чтобы в её глазах не появлялся страх и жалость. Я предпочитал оставаться для неё тем, кто я был, даже если эта маска трескалась от давления. В конце концов, я не мог отнять у неё право на счастье — даже если оно было кратковременным. И так я остался в тени, постоянно тоскуя по истине, которую боялся высказать, в то время как мой мир медленно распадался на кусочки. Я не знал, что будет дальше, но одно я понял точно — моя боль была не только физической, но и глубоким душевным страданием, которое преследовало меня в каждом дыхании. Я был заперт в клетке своего молчания, и в этой тишине одиночество становилось моим самым верным спутником.

Я прилетел в Берлин два дня назад. И только сегодня я иду в больницу. Остановился в съемной квартире. Мрачной, холодной и пустой. Мы списывались с Милс каждый день, а по вечерам разговаривали по видеосвязи. Она закрыла свой лжебольничный и начала ходить на занятия в университете, а завтра у нее будет первый рабочий день в ветклиннике. Мельком я увидел Валери, когда она была у нее в гостях. Они выглядели счастливыми и веселыми, поэтому мне стало немного легче.

Погода в городе была ужасная. Берлин погружался в мрачную и ледяную бездну. Небо, затянутое густыми, свинцовыми облаками, казалось, выдавало последние остатки света, который стремился ускользнуть от неумолимого холода. Остроты зимы еще не было, но зябкие ветра зашевелили желтые и коричневые листья, упрямо цеплявшиеся за истощенные деревья, словно пытаясь задержаться на их ветвях как можно дольше. Ветер завывал в пустых переулках, проникая в каждую щель. Я шел вдоль улиц в сторону больницы, где меня уже ждали. Воздух был пропитан сыростью, а дыхание превращалось в облачка пара, исчезающие в небытие. По городским улицам медленно бродили завывающие тучи, словно призраки, ищущие укрытие от надвигающейся зимы. Обшарпанные здания стояли мрачными стражами, их краска выцветала под влиянием дождя и ветра, а окна смотрели на мир с бесчувственными взглядами, полными тайны и одиночества. Бродяги, завернувшиеся в потертую одежду, сидели на мостах, их лица отражали бремя холодного времени и одиночества, что заполнило каждый уголок в преддверии зимы.

Я шагал по коридорам больницы, стараясь не обращать внимания на звуки, которые сопровождали меня. Тиканье часов, тихие разговоры медсестер и редкие вздохи пациентов создавали атмосферу, будто все вокруг ожидали чего-то — неизбежного, невысказанного. Каждый шаг давался мне с трудом. В ногах чувствовалась тяжесть, я словно шел по густому сладкому янтарю, который медленно затягивал меня в непроглядную глухую тьму.

Сейчас я сидел в белом, стерильном помещении, где запах дезинфицирующих средств смешивался с настойками из лекарств. Я чувствовал, как в груди вздымается ледяной комок отчаяния. Тишина коридоров выглядела обманчивой. В ней скрывались сотни историй, каждый пациент, каждое лицо рядом со мной переживало свою битву. Мы все здесь искали одно: жизнь. Каждый из нас склонял голову перед нечеловеческими испытаниями, искал ответ на вопрос — что значит быть живым.

— Добрый день, мистер Феррар! — в кабинет вошел высокий мужчина, облаченный в белый халат. Врач средних лет пожал мне руку, а затем сел напротив, складывая ладони в замок. — Меня зовут Корнард Бэрроуз, я буду Вашим лечащим врачом. Итак, как Ваше самочувствие?

— Здравствуйте, сейчас нормально. Мы модем перейти сразу к сути, пожалуйста.

Мужчина нахмурился, его губы сжались в одну тонкую линию, а костяшки пальцев побелели — настолько сильно он сжимали руки. Тем не менее он кивнул, откинувшись на спинку кожаного кресла.

— Что ж, хорошо. У Вас острая миелоидная лейкемия она же ОМЛ. Это злокачественное заболевание, которое возникает в результате аномального роста и размножения миелоидных клеток. Тех клеток, которые отвечают за образование различных типов крови, включая эритроциты, тромбоциты и некоторые виды белых клеток. Острая миелоидная лейкемия относится к группе острых лейкозов и характеризуется быстрыми и агрессивными проявлениями. Причины возникновения и факторы, способствующие развитию заболеваний могут быть разными, например, химические вещества, воздействие радиации, инфекции, возраст или генетическая предрасположенность. Вы уже сдали все анализы, однако мы хотим сделать повторную миелограмму. Это лабораторный метод исследования, который позволяет оценить состояние костного мозга и его клеточный состав. После нашего разговора у Вас возьмут анализ крови. Теперь давайте поговорим о плане лечения. Все анализы и оценка Вашего здоровья у нас есть, так что в ближайшие дни начнем индукционную терапию. Индукционная терапия острого миелоидного лейкоза — это первый этап лечения, целью которого является достижение полной ремиссии заболевания, то есть устранение лейкемических клеток из крови и костного мозга, а также восстановление нормального кроветворения. Обычно используется комбинация из двух основных препаратов: цитарабин — он обычно вводится в виде внутривенной инфузии и антрациклин, например, даунорубицин, который также вводится внутривенно. Схема лечения: цитарабин: 100–200 мг/м² в сутки, внутривенно в течение 7 дней, даунорубицин: 60–90 мг/м², введенный в первые три дня химиотерапии. Что касается времени, то обычно это продолжается в течение 4–6 недель, включая период восстановления после химиотерапии. Далее мы проведем оценку ответа на терапию, чтобы оценить реакцию на индукционную терапию с помощью анализа крови и повторной биопсии костного мозга. Делается обычно через 7-28 дней после завершения индукционной терапии. Далее консолидационная терапия. Основная цель консолидационной терапии — предотвратить рецидив заболевания и обеспечить долговременную ремиссию. Обычно этот этап лечения включает в себя разные схемы химиотерапии, а в некоторых случаях — трансплантацию стволовых клеток. Обычно в основе консолидационной терапии также лежит цитарабин, иногда в высоких дозах, и возможно добавление других препаратов. В редких случаях может потребоваться поддерживающая химиотерапия или использование различных препаратов для снижения риска рецидива. Ну а затем просто наблюдаем. У Вас есть какие-нибудь вопросы касательно лечения?