Знакомясь с этим эссе, читатель или читательница – каждый в свое время и со своей точки зрения – захочет, возможно, подвергнуть ревизии нашу попытку сформулировать концепцию жизненного цикла. Мы надеемся, что читатель увидит в заголовке скорее иронию, чем обещание исчерпывающего анализа идеальной человеческой жизни. На самом деле мы лишь стремились показать, что, когда говорят о жизни как о цикле, уже имеют в виду некую завершенность.

Но как каждый человек разовьет это в конкретный момент времени, зависит от его собственного теоретического уровня, а также от того влияния, которое оказали на него и его близких разные периоды жизни.

Возможно, наши сегодняшние представления слишком зависят от времени и от возраста. А если изменения диктуются временем и эпохой, сохранят ли наши определения свое оригинальное значение и свои связи с другими понятиями?

Я же могу лишь повторить на этих страницах определения и мысли в том виде, в каком они были тогда сформулированы нами, с присущей им сложностью, наводящей на размышления, но вместе с тем упорядоченной. Сложность эта, однако, сразу же стала источником продолжительного недопонимания. Я вновь представляю здесь эти определения и мысли, и, возможно, у моих читателей появится чувство, что они уже встречали тот или иной пассаж, и порой довольно длинный. Скорее всего, они будут правы: даже в этом предисловии я посчитал бессмысленным перефразировать то, что уже было когда-то удачно сформулировано.

И так получается, что мои благодарности также должны быть высказаны в последовательности десятилетий. Все, чему я научился у коллег, лучше всего представить в виде списка научных институтов, с которыми я имел честь сотрудничать как во времена психоаналитической практики, так и применяя эту практику в медицинских школах. В 1930-е годы я сотрудничал с Гарвардской психологической клиникой и Йельским институтом изучения человеческих отношений; в сороковые годы – с Институтом развития человека Калифорнийского университета в Беркли; в пятидесятые годы – с реабилитационным центром Остен Риггс в Беркшире. Все эти институты разрабатывали собственные инновационные методики, и я получил незабываемый опыт клинических исследований и изучения разных возрастных групп. И наконец, в шестидесятые годы я подготовил собственный курс для студентов «Цикл человеческой жизни» – что позволило мне поделиться моими разработками с большой группой безусловно одаренных молодых людей, в равной мере интересующихся как историей, так и жизнью человека.

В книге я упоминаю тех людей, чья поддержка была для меня особенно важной. В контексте предисловия всякая попытка отдать должное им (и другим – неназванным) будет выглядеть бессмысленной[4].

Во всех своих предисловиях я завершаю выражения благодарности словами признательности Джоан Эриксон. Наш (упомянутый выше) совместный вклад в выступление на конференции в Белом доме особенно ясно показывает, что ее усилия в качестве редактора всегда выходили за рамки одной лишь попытки сделать меня более читабельным. Благодаря ей я смог оживить представленную на этих страницах картину жизненного цикла (J. Erikson, 1950, 1976).

Термин и само понятие «психосоциального» очевидным образом должны дополнять доминирующую теорию психосексуального. Первые попытки включить их в психоаналитический контекст я отношу ко времени моей учебы в Вене – периоду расцвета эго-психологии. Опишу вкратце некоторые, получившие развитие концепции взаимоотношений эго с социальной средой. Правда, надо отметить, что две основополагающие работы, посвященные эго: одна – Анны Фрейд «The Ego and the Mechanisms of Defense» («Эго и механизмы защиты») и вторая – Х. Хартманна «Ego Psychology and the Problem of Adaptation» («Эго-психология и проблема адаптации»), – появились лишь в 1936 и 1939 годах, соответственно. Однако наблюдения и выводы, на которых основывались эти работы, были в фокусе многочисленных дискуссий за много лет до того, как я закончил свое обучение и в 1933 году переехал в Соединенные Штаты. За прошедшие годы знания о защитных и адаптивных функциях эго прочно вошли в теорию психоаналитики. Цель, которую я преследую, обращаясь к истокам, состоит в том, чтобы указать молодому исследователю, каким образом общая теория продолжает быть актуальной и все-таки до сих пор пасует перед задачей систематического осмысления роли эго во взаимоотношениях индивидуального и общественного.

В ретроспекции наиболее интересным и наиболее показательным среди всех скрытых идеологических противоречий, характеризующих развитие этой проблематики, был разлад, который изначально появился между зарождающимися концепциями А. Фрейд и Х. Хартманна. Сама Анна Фрейд со свойственной ей откровенностью сообщала, что, когда она в 1936 году впервые представила свои выводы относительно защитных функций эго Венскому обществу, то «Хартманн в целом одобрил их, но подчеркнул, что мало указать на противоборство эго и ид; что существует множество других проблем развития и функционирования эго, которые следует принимать во внимание. Это было ново для меня, а поскольку мои взгляды в то время были довольно ограниченными, я не готова была согласиться с ним». Это объясняется тем, продолжает А. Фрейд, что ее идеи пришли из представления о «защитных усилиях эго против влечений: Хартманн же оказался более революционен и предложил новый взгляд на идею автономии эго, которая до тех пор находилась вне пределов аналитического изучения» (Loewenstein et al., 1966).

Это определение, а также эпитет «революционный» указывают на границы, которые устанавливали для себя исследователи в различные периоды развития психоаналитической теории. Чтобы оценить их вклад, нам пришлось бы рассмотреть все идеологические и научные последствия разработки каждого понятия и термина на всех этапах развития психоаналитической теории, а также представлений о человеке, сформированных естественнонаучными теориями. Конечно же, оригинальная установка Фрейда делала акцент на влечения, и мое поколение мужчин и женщин, получивших образование в Центральной Европе, помнит фундаментальнейшее из всех понятий, Trieb, которое в изначальном своем словоупотреблении в немецком языке имело множество натурфилософских коннотаций как одновременно возвышающая и сокрушающая сила. Эти коннотации часто теряются в переводе – мы переводим слово как «инстинкт» или «влечение», и неизвестно, к лучшему ли это или к худшему. Die suessen Triebe – «сладостные влечения», – сказал бы немецкий поэт, но непреклонные физиологи считали необходимым во всяких исследованиях, достойных называться научными, находить «силы равного достоинства» (Jones, 1953) – равные тем силам, которые уже были найдены и количественно измерены в естественных науках. Фрейд настаивал на том, что «все наши психологические гипотезы в один прекрасный день должны будут получить органическую основу» (1914), и ясно давал понять, что он бы желал подождать до тех пор, пока не появится по-настоящему надежное экспериментальное доказательство универсальной, но в тот момент все еще мифической инстинктивной энергии. Из этого мы могли сделать вывод, что он не был согласен с «материалистическими» попытками Райха обнаружить измеримые следы либидо в уровне тонуса отдельных поверхностей человеческого тела.

Фрейд начинал работать в век дарвиновских поисков эволюционного происхождения видов и нового гуманистического этоса, требовавшего, чтобы человечество, еще недавно гордившееся разумом и моралью, как считалось, зрелого цивилизованного общества, смирилось с тем, что его корни – в его животном прошлом, в его примитивной предыстории, в младенческих этапах онтогенеза. Все это так или иначе нашло отражение в терминологии, описывающей инстинктивную энергию, которая со временем скорее демонстрировала некое ритуальное убеждение, а не стремление к строгому научному обоснованию. Однако в свое время сила данного мысленного образа открыла неожиданные – или, наоборот, ожидаемые – глубины. Важность его для Фрейда объясняется (что вновь ярко показала его недавно опубликованная переписка с Юнгом) его убежденностью в первостепенной необходимости тщательного изучения той бессознательной и инстинктивной сердцевины человеческой природы, которую он назвал «ид» (уподобив его, таким образом, внутренней «объективной реальности»), и в необходимости противостоять сопротивлению человечества встрече с его «низкой» природой и вместе с тем попыткам ремифологизировать эту природу уже в качестве «высокой». Поэтому неудивительно, что социальная реальность в ее отношении к внутреннему котлу человеческой личности поначалу находилась вне фокуса внимания и существовала для исследователей как «внешний мир» или «внешняя реальность». Таким образом, наше горделивое эго, которое Фрейд называл «пограничным существом», «должно служить трем тираническим хозяевам (внешний мир, ид и супер-эго) и, соответственно, подвергаться трем видам опасностей: со стороны внешнего мира, со стороны либидо как элемента ид и со стороны суровости, характеризующей Сверх-Я» (S. Freud, 1923).