Егор

Маша приступает к работе и уже с первых дней радует меня своей исполнительностью и пунктуальностью. Она содержит дом в идеальной чистоте, и я вижу, как старается не мешать мне, когда я беру работу на дом. Готовит она, кстати, тоже невероятно вкусно. Однажды она попросила у меня ключ от детской. Не зная, что там, она подумала, что я просто забыл ей отпереть комнату, а она хотела убрать там. Но я не мог. Я сделал детскую в то время, когда Линда согласилась пройти ЭКО, но потом просто запер в этом помещении все свои мечты на детей и семью.

Лучи солнца пробиваются сквозь панорамное окно моего кабинета. Двадцатый этаж радует видом на город. Я составляю план работы и отъездов на месяц, когда ко мне неожиданно стучат.

– Егор Кириллович, к вам посетитель, – обращается ко мне секретарша.

– У меня сегодня разве назначено? – Поднимаю удивленный взгляд на девушку.

– Нет, но она очень настаивает. Говорит, что у нее имеется очень редкий экспонат и продаст она его лишь вам.

– Ну хорошо, зовите! – усмехаюсь я. Что же там за «она» такая? Даже интересно.

Через пару минут в кабинет заглядывает старушка. Седая голова, словно у одуванчика, обрамляется пышными волосами. Она здоровается и уверенно шагает к стулу напротив. Под мышкой у нее полотно, завернутое то ли в тряпку, то ли в простыню. Хоть бабушка и выглядит бедно, но в аккуратности ее не упрекнешь.

– Что привело вас ко мне?..

– Маргарита Петровна!

– Да, Маргарита Петровна, что привело вас ко мне?

– Как ни прискорбно это говорить, но обещание моей сестре. Она умерла три года назад и взяла с меня обещание, что я отдам эту картину только вам. Лично вам. Она видела вас по телевизору и уже тогда сказала, что полотно должно остаться у вас.

– Что же это за картина? – вежливо интересуюсь я. – И почему именно мне?

– Это работа неизвестного художника. По словам моей прабабушки, ее написал мой прапрадед. Она передавалась из поколения в поколение как оберег на счастливое деторождение и семейное благополучие.

На этих словах у меня сжимает в груди, но я стараюсь не подавать виду и слушаю Маргариту Петровну дальше.

– Так вот, ни у меня, ни у сестры не осталось детей. К сожалению, Бог наказал нас за то, что я, будучи молодой, избавилась от ребенка. Картину некому передать, но сестра моя была не совсем простой. Она многое знала и многое видела. И вот, когда она увидела вас как коллекционера редких изданий и антиквариата, сразу сказала, что я должна срочно доставить картину вам. Но так сложилось, что она умерла на следующий день, а я занялась похоронами. Когда же я все-таки попыталась вас найти, мне сказали, что вы уехали.

– Да, я уезжал на время из страны.

– Вот теперь я узнала, что вы вернулись, и сразу пришла к вам. Возьмите ее… Чувствую, что мне тоже недолго осталось, я должна выполнить свой долг.

– Хорошо. Покажите, пожалуйста, полотно. Я смогу оценить его стоимость только после тщательной проверки, которая занимает обычно около месяца.

– О, нет-нет! Я не могу взять за нее не копейки. Посмотрите сами…

Женщина аккуратно снимает тряпку с картины, и передо мной предстает чудесная фреска. На ней изображена женщина с двумя младенцами. Работа выполнена в стиле Рембрандта, что невероятно притягивает меня.

Подхожу ближе и приподнимаю раму. Краска отливает пылью и сыростью. Нужно срочно реставрировать полотно, иначе оно будет потеряно для человечества навсегда.

– Но как? Вы хотите отдать ее просто так? Я не могу…

– Можете! Вы уже оплатили ее. Три года назад.

– О чем вы? – Чувствую, как холодеют пальцы рук.

– Я не знаю, так сказала моя сестра. – Старушка встает и кивает мне. – До свидания, мистер, я очень рада, что успела выполнить последнюю просьбу своей сестры. Пусть вас благословит Господь.

Маргарита Петровна уходит, оставляя меня в полном замешательстве.

– Оплатил три года назад?

Задумчива оглядываю картину, и на ум приходит только одно – та беременная девушка, которую я привез к роддому и которой оставил деньги на первое время.

Я решаю, что обязательно заберу картину домой и повешу ее в детской. Пора уже прощаться со своей печалью.

– Елизавета, я отъеду ненадолго!

– Да, конечно, Егор Кириллович.

Я аккуратно заматываю картину и, поставив ее на переднее сиденье, фиксирую ремнями. Мне хочется сделать это прямо сейчас. Распахнуть двери комнаты, где я не был уже несколько лет, посмотреть в глаза своим страхам, своей боли и отпустить. А картина… она буквально стала спусковым крючком на пути к этому.

Захожу домой и по открытой двери понимаю, что Маша еще тут. Неспешно поднимаюсь наверх с картиной в руках и вдруг застываю, слыша очень знакомую песню.

– Ой, как за луной спрятались две звездочки…

Прислушиваюсь к тонкому, тихому и невероятно мелодичному голосу. Он завораживает.

– Тучи, не плывите, звездочек моих не ищите…

Подхожу ближе и оказываюсь за спиной Маши, которая вытирает пыль и поет старую, но такую знакомую откуда-то колыбельную.

– Звёздочки мои дорогие, не пугайтесь туч, они не плохие…

Простыня с картины с тихим шорохом падает на пол, и девушка вскрикивает, резко оборачиваясь.

– Ох, Егор Кириллович, это вы…

– Извините, если напугал…

***

Она неловко мнет в руках губку для пыли и переминается с ноги на ногу.

– Это вы меня извините. Распелась тут, словно дома. Просто не ожидала, что вы вернетесь так рано.

– Я привез картину и ключи от той комнаты, что вы просили.

– О, замечательно. Я как раз там и уберусь. А что за картина? – внимательно поглядывает на меня девушка, а я даже замираю от искреннего интереса в ее глазах. Линда никогда не интересовалась картинами, да и в целом моей работой. Маша же буквально светится им.

– Давайте пройдем в комнату, я все расскажу, – киваю ей, улыбнувшись. Не знаю зачем, но я хочу рассказать ей и о странной старушке, и о комнате, которая когда-то предназначалась моим детям.

– Хорошо, конечно! Только поменяю воду в ведре…

– Не стоит, просто пойдемте!

Маша кивает, и я веду ее на третий этаж. Постояв пару минут перед дверью, я все же открываю ее, и запах пыли тут же ударяет в нос.

– Ох, зря я не взяла инструмент. Тут же не убирались тысячу лет!

Девушка по-деловому заходит в комнату и распахивает тяжелые шторы, впуская в помещение солнечный свет. Взору предстают светлый, немного запыленный ковер с толстым ворсом, тумбочки и комод цвета слоновой кости, диван из бежевой кожи и небольшая кровать с молочным невесомым балдахином. Вряд-ли с первого взгляда можно было понять, что это детская, но только потому, что здесь не было колыбели. Ее я выкинул сразу, как только ушла Линда. Вынес во двор и спалил к чертовой матери.

– Какая чудесная комната! – восклицает Маша радостно. – Как хорошо, что вы нашли от нее ключи!

– Да… – тяну я.

– Ну что ж, показывайте картину. Оценим, подходит ли она к этой обстановке, или же придется менять обои! – Девушка улыбается, и от этого в душе становится так легко и просто, что я не могу не улыбнуться в ответ.

– Вот, смотрите! – Я поворачиваю к ней полотно, и Маша подходит и аккуратно берет его в свои руки.

– Ох, как же красиво… Только не говорите, что это Рембрандт.

– Вы разбираетесь в живописи? – Поднимаю брови.

– Да, немного интересовалась… Когда было время, – замявшись, отвечает она.

– Приятно удивлен! Но нет, это не Рембрандт, хотя стиль написания невероятно похожий. Краска не успела застареть, да и навскидку этой картине не больше двухсот лет.