— Но я не сказала, что это будет прежний Цикл.

— Вы желаете сотворить новый Цикл?

— Почему нет?

— Вы понимаете, насколько безумно это звучит? С самого низа Цикла…

— А вы не понимаете? Цикл уже распадается. Я это видела. А значит, наше положение в Цикле не имеет значения. Нам осталось лишь позволить дженойнам восстановить его. Мы как раз там только что и были — видели их, слышали их и, насколько это вообще возможно, даже поняли их. Они знают, что их скромный эксперимент идет вразнос, и хотят запустить его снова. Для этого нам самим ничего не нужно делать — только остановить тех, кто будет этому препятствовать.

— Только — то.

— Только — то. И это находится в пределах наших возможностей.

— Как?

— Одна сущность: Вирра. Она изначально замыслила распад Цикла, она та, кто может и будет мешать процессу его восстановления. Уберем ее, и Цикл восстановят, а мы уж позаботимся, чтобы он получился таким, чтобы нам больше нравилось.

— Уберем ее? И как же мы «уберем» Вирр… о.

Д'нилла кивнула.

— Его оружие ведь недаром зовется Убийцей Богов.

— Вот только маленькая загвоздка: зачем бы ему делать это? Зачем ему убивать собственную покровительницу? Выходцы с Востока, знаете ли, куда более подвержены предрассудкам в подобных вопросах. Он не просто ее знает, он ее почитает.

— Именно так. — Д'нилла улыбнулась. — Это можете предоставить мне. Я поэтому и сказала, убить его — было бы куда милосерднее, чем то, что я задумала. Поразмыслите над этим, хорошо? И возьмите еще персик, они весьма вкусные.

Просесс накладывания на меня грима мы обсуждать не будем, скажу лишь, что когда я переодевался на глазах у других, это помогло мне понять слова Пракситт насчет расстаться со всяким чувством собственного достоинства, когда начинаешь работать в театре; ну а когда меня мазали гримом, это полностью закрыло данный вопрос. Однако отдам им должное: усы мои они сбрили в момент, словно делают такое по десять раз в день.

Двойной звонок — пять минут до выхода на сцену, сообщили мне, — прозвенел как раз со мной заканчивали. И еще добавлю, что распевать о кремах и лосьонах никто не стал.

К этому моменту народ уже потоком устремился к местечку сразу за «краем семь». Те, кто на первой сцене, Кераасак и пара дюжин прочих актеров, ждали. Я попытался представить, насколько больше станет толпа, когда театр заполонят зрители, и не сумел. А может, такой уж толпы и не будет? Наверное, придется дождаться и выяснить.

Я далеко не сразу прикинул, где бы можно подождать — в смысле, где бы лучше убить время, пока еще не пора выходить на сцену. К тому моменту, как я завершил сей процесс, репетиция уже началась. В зависимости от того, в какую сторону был повернут изрекающий очередную реплику актер, одно я слышал ясно и четко, а другое — просто, мол, что — то там говорит. Ну а когда заиграла музыка и началась первая песня, вопрос вообще отпал.

Я заметил, что постукиваю носком сапога о пол, и перестал. Ладони были влажными от пота.

«Босс?»

«Что?»

«Ты знаешь, что на сцену тебе выходить только через три с лишним часа?»

«Угу. И?»

«Так может, нет смысла торчать тут и сходить с ума?»

«Хм. Ты прав.»

И я выскользнул вон.

И правда, стоит пока заняться чем — нибудь полезным, решил я. Два дня осталось, а столько всего надо организовать.

Я нашел комнатку — мастерскую, — в которую упаду после того, как сработает люк, если все пойдет по плану. Большое «если», знаю — придется положиться на незнакомых людей, более того, на тех, кого я даже не встречал. Но не суть важно. Я посмотрел в потолок, определил, куда именно приземлюсь, и прошелся по тому маршруту, которым мне надо будет проследовать, чтобы попасть туда, где я должен буду оказаться.

Затем вернулся, и прошелся еще раз, а потом еще раз — там хватало поворотов, дверей и лестниц, ошибиться раз плюнуть. Но ведь именно для этого и нужны репетиции, так?

Когда я был уверен, что все запомнил в точности, до моего выхода оставалось еще два с половиной часа. Надо было отправить послание Крейгару и сообщить ему, что происходит, но все мальчики на побегушках во время репетиции были заняты — уж не знаю, чем именно, — так что с этим придется обождать. Я вернулся в свою «норку», взял исторический опус и прочел еще немного.

«Общественные волнения, порожденные этим конфликтом, были глубокими, но не слишком широкими. Иначе говоря, хотя спор кипел страстями, затрагивал он лишь несколько областей: газетные сплетни, трактирные скандалы, уличные потасовки и дебаты в университетах. Записей о дискуссиях и консультациях Валенды и его советников не сохранилось, за вычетом свидетельства очевидца, что таковые имели место, предоставляя нам самостоятельно строить версии по этому вопросу. Иначе говоря, разумно будет предположить, что намеревался он начать с запрета обсуждения в университетах в качестве самого простого первого шага, далее напасть на саму пьесу — и надеяться, что газетные перипетии угаснут сами, как пламя, лишенное доступа свежего воздуха.

В любом случае, вероятно, исходя из предположений, что ученые не пожелают затевать свару, если им будет приказано замолчать, он начал с издания приказа по всем университетам немедленно прекратить все обсуждения на данную тему. В основном предположения, приписываемые нами императору, оказатись верны, вот только те немногие, кто все — таки решился воспротивиться воле Империи, отстаивая принцип свободы дискуссий, оказались невероятно громким контингентом и потянули за собой немалое количество прочих ученых, которые честно держались в стороне от конфликта, пока не увидели, как Империя нагло вторгается в порядки их любимых учебных заведений.

В итоге Валенда вынужден был признать, что эта попытка потерпела неудачу, и приказал вновь запретить пьесу, причем на этот раз — заодно арестовав всю труппу…»

До выхода у меня оставалось еще с полчаса, и не было никаких причин для приступа паники, когда я вдруг с чего — то решил, что все пропустил. Что ж, причин не было, но книжку я все равно отложил и пробежался к тому месту, которое, уж не знаю, почему, прозывалось «катапультой». К счастью, после этого у меня осталось еще двадцать пять минут, чтобы отдышаться. И вот я стоял и тяжело дышал, когда один из помощников костюмера прошел мимо, недовольно зыркнул на меня, поправил ворот и плечи, после чего удалился, хмыкнув.

А я задумался, что окажись здесь я, каким был лет пятнадцать назад, по всему театру уже валялись бы трупы.

Еще меня беспокоило, сумею ли я выдержать ожидание, и насколько все будет хуже на представлении. Но потом подошел наш черед, ибо следующими выходить полагалось именно нам, и слышно стало куда лучше, и меня даже заинтересовал диалог режиссера и автора. Жаль, в реальной жизни люди не такие остроумные.

А еще, насколько мне было слышно из — за кулис, Монторри был не так уж плох. Конечно, я вряд ли гожусь в театральные критики, но как для меня, у него все было нормально. Важнее, однако, то, что я достаточно увлекся происходящим на сцене, что перестал считать секунды. Я не видел, что в точности там деется, однако вокруг все вдруг стало темно, а потом все вокруг меня двинулись вперед, ну и я тоже.

Я стоял там, где должен был стоять, наблюдая, как предполагаемые придворные беседуют с предполагаемым императором, и ждал.

Все оказалось куда проще, чем я думал.

Заиграла музыка, я ждал, и вот когда начали выходить другие танцоры, вышел и я. Маршируя по сцене, пока не оказался в углу «края шесть», и как раз я добрался туда, танец остановился и снова началась песня; или это поразительное совпадение, или Волчок действительно знал, что делал.

В конце концов свет погас, и я следом за всеми прочими направился к сиянию ламп за кулисами.

Когда мы оказались там, я продолжал следовать за ними, желая посмотреть, что они будут делать, но они просто развалились в комнатке ожидания.