— Мы обсуждаем стратегию искового заявления.

— Верно. И что я…

— Возможны несколько способов достигнуть нужной цели, и мы хотели бы услышать ваше мнение по поводу предпочтительности выбора лучшего.

— Хорошо. Но не понимаю, как я…

— Это лишь общий подход. Мне сообщили, что вы не покидаете театр, так что встретиться с вами было причиной моего появления здесь, так бы все происходило в моем кабинете. Что, — добавила она, — конечно же, будет отражено в сумме моего гонорара.

— Хорошо. Если, конечно, вы не ожидаете никаких осложнений…

— Нет — нет. Я сейчас все обрисую.

Я понял, что одна из причин, почему мне нравилось работать с Перисилом тогда в деле Алиеры, состояла в том, что он единственный из всех известных мне адвокатов хотя бы изредка позволял мне закончить предложение. Я кивнул, уж это — то прервать трудно.

— Самое главное наше преимущество состоит в том, что у императоров аллергия на слово «тирания», а ее величество, полагаю, особенно чувствительна к нему после событий, которые несколько лет назад произошли в Южной Адриланке[28], если вы с ними знакомы, — добавила она, посмотрев на меня. — Также, хотя об этом вы, вероятно, не осведомлены, не так уж давно имели место определенные события в селении по имени Торма, и они определенным образом подобны ключевому инциденту в нашей постановке[29], а потому могут оказать эффект на то, как посмотрит на все это ее величество.

— Тирма, — сказал я.

— Хмм?

— Тирма, а не Торма.

— А, да.

— И я знаю, что происходило в Южной Адриланке.

Ей вдруг стало неуютно, словно она поняла, что подняла неприятную тему. Кашлянув, адвокат продолжила:

— Главный же недостаток у нас в том, что нет законных оснований настаивать на нашем праве ставить эту пьесу.

— Мюзикл, — поправила Пракситт; Абесра искоса на нее посмотрела и добавила:

— Итак, нам нужно найти способ показать дело таким образом, чтобы ее величество боялась, что ее назовут тираном, но при этом имела бы основания применить власть против лиорнов.

Я кивнул с таким видом, будто все понял.

— Мне кое — что еще предстоит изучить, но пара идей есть. Первый подход, мы можем надавить на приоритет общественного блага.

Я посмотрел на Пракситт, понимает ли она, что это значит, она посмотрела на меня явно с той же целью, потом мы оба посмотрели на Абесру, а та сказала:

— Вторая мысль…

— Первую поясните, будьте добры, — попросил я.

— Хмм? А. Известна кодифицированная традиция, что если император полагает нечто благим делом для империи, это перекрывает личные опасения.

— О. Но как пьеса…

— Мюзикл, — настаивала Пракситт.

— …может быть благим делом для…

— Будь сейчас правление Тиассы, было бы проще, — сказала адвокат. — Но мы можем настаивать, что искусство само по себе есть благо для Империи.

Как — я не очень понимал, но не желал в это углубляться.

— Вы сказали, что это может перекрыть опасения…

— Отдельной личности, да.

— А может это перекрыть опасения целого Дома?

Она замешкалась, а я словно одержал победу.

— Возможно, — проговорила адвокат. — Хотя будет хитро. — Потом она нахмурилась. — Мне бы этот вариант понравился, пожалуй. Им пришлось бы продемонстрировать вред, причиненный целому Дому, и тут точно будут дыры.

Было бы интересно посмотреть, как все это разыграется.

— Ясно, — сказал я. — А каков другой…

— Клевета.

— Клевета? Но как…

— Пракситт может заявить, что обвинение в клевете, подразумеваемое исходным иском, само по себе является клеветой против нее.

— Но это не…

— Это может убедить их отозвать иск.

— То есть это как бы я ударил вас и стал вопить «перестаньте меня бить»?

Она моргнула.

— Да нет, скорее…

— Или я врезал вам по физиономии и заявил, что вы повредили мне пальцы?

— Нет — нет.

— Или я пырнул вас кинжалом и потребовал, чтобы вы заплатили за чистку заляпанной кровью рубашки?

— Вовсе нет. — Приведенные мной примеры ее, похоже, не впечатлили, но зато я хотя бы смог ее разок перебить. — Скорее это вы ударили меня и заявили, что я сделала то, что вынудило вас к этому, к примеру, угрожала вам или попыталась ограбить. Если вы сумеете это доказать, будет вполне достаточно, чтобы снять обвинение в нанесении телесных повреждений.

— Хорошо.

— Третий же подход — потребовать документального подтверждения того, чем пье… мюзикл наносит вред лиорнам. В некоторой степени это нам так и так потребуется, но в данном случае я рассматриваю это как способ задержать их. То есть потянуть время до тех пор, пока событие, то есть постановка, не состоится, и тогда причина иска станет ничтожной. Вряд ли это сработает, поскольку юстициарий наверняка поймет, чего мы добиваемся, и закроет ее своей властью. Так что вы думаете?

Я открыл рот, закрыл, посмотрел на Пракситт, которая смотрела на меня; что до этого делал ее рот, сказать не могу. Потом мы вдвоем посмотрели на Абесру, я пожал плечами, а Пракситт сказала:

— Вы же адво…

— Да, но в этот процесс будете вовлечены вы.

— Я — нет, — заявил я.

— У вас в этом деле интерес, и именно вы втянули меня во все это, так что мне бы хотелось услышать ваши соображения насчет стратегии.

— Только если вы пообещаете им не следовать.

Губы ее чуть скривились, думаю, она заподозрила, что я шучу, но уверена в этом не была, или же просто не знала, как ответить.

Из того, что рассказывала Сетра, я понял, что история законов и суда, начиная от слов, сказанных императором по какому — то поводу, и слов местного землевладельца по какому — то иному поводу, сама по себе длинная и сложная. Прочего — не знаю, да и мне все равно. С законами меня волнует, сколько я могу получить за то, что их нарушу, а с судами — как держаться от них подальше. Так что я уж точно не та личность, которую стоит спрашивать о подобных материях, но раз уж сама настаивает…

— Расскажите мне побольше об этом общественном благе.

Она кивнула, словно ожидая этого вопроса.

— Во время Тринадцатого правления Ястреба имел место судебный процесс двадцать третьей герцогини Горелой для защиты картины, которую некая атира сочла оскорбительной. Подробностей относительно самой картины или жалобы я сейчас не назову, хотя их мне безусловно нужно будет поднять и изучить.

Герцогиня решила, что картина, исходя сугубо из ее красоты, игнорируя все прочие соображения, имеет право существовать и демонстрироваться, ибо способствует, выражаясь ее словами, «духовному возвышению» зрителей.

Императрица Сикорис Вторая утвердила вердикт именно в силу этой причины. А это прецедент.

— Для картины. А…

— Для всего, что демонстрируется визуально, это подойдет.

Абесра повернулась к Пракситт.

— Обладает ли ваш мюзикл художественной, эстетической ценностью?

Сочтет ли Ее Величество его — величественным?

Пракситт, чуть помолчав, покачала головой.

— Нет. Это развлекательная постановка, которая содержит мощные аргументы против цензуры как таковой. Но чем — то величественным и возвышающим ее не назвать, нет.

— А можно ли сделать ее возвышающей?

Пракситт рассмеялась.

— Вот так вот просто?

— Я не знаю, как это работает.

— Чтобы была возвышающей, прежде всего найдите поэта.

— Не понимаю. Разве песни не рифмованные?

Режиссер открыла рот, закрыла и покачала головой.

— Что ж, — поднялся я, — я свое мнение высказал. Оставляю вас обсуждать возвышенное.

И убрался оттуда быстрее, чем когда — то удалялся от свежеобразовавшегося трупа. Я даже сумел сбежать вниз по лестнице с книжкой, но едва открыл ее, как ощутил вежливый вопрос на псионическую связь и позволил таковой состояться. Это оказался Жинден, человек Демона, который сообщил:

«Он хотел, чтобы вы знали: сделка проходит прямо сейчас.»