– А вдруг он бы попытался меня изнасиловать?

– Тогда следовало бы доложить мне, – вздохнул я.

Сам не верю, что говорю и что подразумевают мои слова. Но это будет меньшее из двух зол.

– В прошлый раз, когда я пожаловалась, вы его только отчитали. Он не унялся.

Нора права. Будь по-моему, Кэссиди бы ни за что не получил места в гарнизоне. Тошно было наблюдать, как в битве он прячется за спинами гибнущих товарищей. Даже вспоминать мерзко.

– С обычным солдатом я бы не церемонился, но сейчас у меня связаны руки. Его направили ко мне приказом свыше.

– Выходит, пусть он и дальше ко мне пристает? Дальше тычет в меня отростком? Дальше измывается, а мне ничего не делать? – Она говорила твердо, с холодной сталью в голосе.

Я испустил тяжкий, полный сожаления вздох. Нора и вправду доблестный воин: она с нечеловеческим рвением стремглав ныряет в битву, увлекая за собой всех остальных. Такие солдаты мне очень нужны, но, если к делу примешивается политика, я бессилен.

– Нора Дэмиель Роусом, я перевожу тебя к другому командиру. А до тех пор поезжай домой. За тобой пришлют.

На этих словах ее самообладание дало трещину. Глаза расширились, в голос вплелся страх:

– Нет!

По моему пристальному взгляду она явно поняла, что не совладала с чувствами, и обуздала себя.

– Умоляю, не надо. Я приношу извинения. Можно ведь как-то иначе.

– Извини, Нора. – Я помотал головой. – Это лучший выход. Фемуры захотят тебя распять, и нужно бить на упреждение. Если переведу тебя, возможно, они успокоятся. И больше не придется терпеть выходки Кэссиди.

– А дальше-то что?! – вспылила она. Терять ей уже было нечего. – Вещи таскать? Доблестная тягловая единица – так, что ли? Или караулить поселение акар? – Нора сплюнула. Каким ядом было проникнуто это «акар».

Я посмотрел на плевок под ногами и с прохладцей перевел взгляд на нее.

– С акарами сражаются и в других ротах.

– Но вы командуете только этой, – парировала Нора, на этот раз непоколебимо. Перевод был для нее сродни разжалованию. Вполне понятно.

– Как, по-твоему, если останешься, Кэссиди будет еще приставать?

Она на минуту задумалась.

– После сегодняшнего? Вряд ли.

Я хмыкнул. И впрямь, поразительный душевный огонь – пусть и доставляет мне головную боль…

– Возможно. А вот его отец точно не успокоится.

Она помялась.

– А как же ваш отец? – Ее голос дрогнул. – Белого Ястреба знают и чтут все. Может быть, он…

– Давай-ка проясним. – Я прижег ее взглядом и приблизился, вбивая каблуки в пол. – Ты, безвестная девица из глуши, не вытерпела укол от молодого дворянина и сломала ему руку. Теперь я, Эрефиэль Нумьяна, отпрыск Белого Ястреба и госпожи Имри, сломя голову понесусь к отцу на утес Морниар, чтобы он махнул волшебной палочкой и ты дальше играла в войнушку?!

Я смотрел на нее сверху вниз, тяжко дыша. Мой голос с каждым словом возрастал, распалялся; от ярости я утратил привычную лаконичность фраз.

Ее веки чуть дрогнули – от испуга. Я вдруг понял, что надвинулся слишком близко и своим резким дыханием обжигаю ей щеки.

Нельзя командиру позволять себе такие выходки. До чего безобразная сцена… Я взял себя в руки и отошел к столу.

– Вы… в конюшне вы велели мне зайти, – мягко напомнила Нора.

Я повернулся. Она опять смотрела в пол.

– Забудь. Мне доложили, что в Роще грез замечены акары. Я хотел, чтобы ты это проверила, раз твой дом все равно в той стороне.

– Я готова!

– Нет, я отряжу других. Отправляйся к родным.

Мой гнев иссяк, слова больше не обжигали. Я вновь оперся о стол лицом к окну, слыша за спиной, как униженная Нора выходит и закрывает за собой дверь.

С «безродными дворнягами» и правда пора кончать.

Сегодня я впервые пришел за утренним пайком самым первым. Всему виной звон колокола. Его бой застал меня еще в безмятежной дреме, пронзил гулом все тело и кости, заставляя сердце быстро зайтись и сотрясая мысли. Он возвещал всей Минитрии, что родилось одиннадцатое Семя и одиннадцатый Цикл на исходе. Но, что важнее, давал понять высшему Злу, где бы оно ни таилось: век его на исходе.

На-пле-вать. Пока все соображали, что к чему, я уже схватил наши с мамой миски. Мама крепко спала, ворочаясь под тонким слоем соломы. Еще бы: вчера она вернулась от приятелей за полночь. Приятно же ей будет проснуться от запаха не мерзлой слякоти, а теплого завтрака!

Я бросился через наше поселение – лагерь, разбитый на скорую руку из палок, соломы и грязи целых шестнадцать лет назад. Жить тут тесно, особенно мне: я ведь только-только встретил шестнадцатую осень.

Из-за рождения детей лагерь с годами уплотнился. Жилище приходилось часто латать – благо грязи, соломы и палок было в изобилии. Те, у кого водились средства, жили в юртах. Грязевые хижины грудились уже вплотную одна к другой. Под нашим боком неусыпно бдел Вороний город – вернее, его крепостная стена, за которую было не заглянуть. Всплески беззаботного смеха оттуда – это все, чем людской быт соприкасался с нашим подневольным миром, очерченным с трех других сторон высоким, даже по акарским меркам, частоколом.

С лагеря еще не сошли следы позавчерашнего урагана, под ногами хлюпала грязь. В ту ночь мы с мамой не сомкнули глаз. В вышине то и дело щелкал гром, будто небосвод дробило трещинами.

Я встал у стола в ожидании, пока все кругом отомрут. Что стражники, что акары, все как один устремили взгляд на зловещие очертания утеса Морниар – бесконечной черной гряды, что подпирает небосвод. Не противься я ощущениям, тоже бы, вернее всего, оцепенел. Было в этом бое нечто магическое – не только мощь, несшая его до самых окраин Хаара. Он точно голод, точно позыв вздохнуть, что не позволяет от себя отмахнуться, упорно перетягивая внимание.

Я попробовал занять себя мыслями о завтраке. Что там сегодня? Перед нами томился пузатый котел, из которого вкусно пахнуло… картошкой и вроде бы травами – кажется, розмарином? Землистая нотка грибов, морковка, тонкий аромат свинины, пастернак. Но рано радоваться. Котел наверняка доверху разбавлен водой. Врагам, пусть даже мирным беженцам, жалуют только самую дешевую кормежку.

Колокол вновь грянул. Я против воли глянул на утес Морниар – туда, где простирались угодья Владык. Громовой рокот воскресил в памяти позапрошлую ночь и нашу с мамой беседу.

– Мама, они еще бьются? – заговорил я, поняв, что не усну.

Ее звали Зариен. Мы лежали на земле в нашей тесной хижине, слушая капель. Соломенная крыша протекала, но не настолько, чтобы это беспокоило. Мамин облик был одушевлен красотой могучего тела: черты лица четко выточены, бусины-глаза источают первородное тепло. Она лежала затылком на согнутой руке. Сдавленный бицепс под заплетенными волосами как будто надулся.

– Да, Хрома. Наш народ сражается с людьми на границе Мууч’кана. Для людей это Седой холм.

– А почему мы не с ними?

– Сам знаешь. Акарам эта война ни к чему.

– Лучше терпеть унижения? Для людей мы хуже собак!

Тысячу раз мы возвращались к этому разговору. Ничего нового не скажем, лишь облечем избитые доводы в другие слова.

– Не вини людей.

– Да не о людях речь. – Мои слова подкрепило очередной молнией. – О них всех! Зерубы, ангелы, проклятые Владыки с их Верховным властелином! Они, а не люди, отняли у нас землю, против них мы и воюем. Люди просто стоят на пути.