Зеруба это не смутило. Подлинный хищник, он оправдал грозное обличье и ринулся за целью в неистовом, поистине ястребином броске.

Семя вовремя напрягло кожу, выставило плечо, упершись в песок, и меч соскользнул. Тут отпрыск на миг замер: в равнодушных глазах как бы тускло блеснула мысль. Голова описала круг, разгоняя волосы, и те в полете застыли в форме острых серпов.

Всплеснуло искрами, скрежетнуло, как ногтями по камню, – то пряди царапнули по доспеху Ястреба. Он отшатнулся.

Теперь Семя перехватило инициативу и оттесняло врага. Хлесткие конечности разгонялись плетьми и за миг перед ударом твердели, обрушивались на мечника сокрушительными молотами. Белый Ястреб отступал.

Но на его стороне был опыт. В одну секунду зеруб вернул свое и приготовился дать сдачи, занял защитную стойку.

Зазубренные пряди лязгнули по мечу – и в этот миг расслабились, оплетая клинок, резко вырвали его из рук грациозного Ястреба. Его пробросило вперед.

Семя заскочило ему на плечи и стиснуло в каждой руке по пряди. Те стальными проволоками обвили перистую шею Белого Ястреба, и он едва успел просунуть под них ловкие пальцы. Волосы прорезались сквозь латные перчатки, и с них теперь капала кровь.

– Довольно! – низвергся по балконам на арену монарший приказ.

Семя и глазом не моргнуло, лишь крепче перехватывая пряди. Бесчувственные туманные глаза смотрели отрешенно. В мертвой тишине звучали только тяжкие хрипы душимого. Песок вяло кропило багряными каплями. Белый Ястреб корчился в муках, задыхаясь.

– Сиэли, – холодно изрек Верховный Владыка.

В мгновение ока на арене выросла сущность по имени Сиэли, подобная чахлому дереву из заглоченного туманом леса. Длинная, нескладная, она высилась громадиной, хотя стояла на полусогнутых ногах.

Ее плотно облегали темные одежды, притянутые к телу кожаными ремнями. Маска поверх лица была из блестящего металла, с одними лишь глазными прорезями, и под левой чернела нарисованная слезинка.

Сиэли с одиннадцатым Семенем равнодушно переглянулись. Белый Ястреб кряхтел, пятная кровью безупречную поверхность лат.

Тонкой теневой молнией щелкнул между ними резкий удар, сбивая Семя с зерубского воителя. Монаршее чадо впечаталось в стену, взрывая в ней воронку.

Взгляд Сиэли упал на Белого Ястреба, рухнувшего на колени. По скрюченным пальцам змеилась кровь, зато на благородной голове все так же не было ни пятнышка, ни царапинки.

Тишину арены нарушал лишь его кашель.

Утес испустил долгий вздох. Вой его прокатился по катакомбам, где за каждым углом обитало Безмолвие.

Семя отмыли и одели в торжественное, отороченное мерцанием облачение из лунного света, что так шло к серебряным прядям и неестественно бледным глазам.

Как и прежде, по длинным туннелям, по телу утеса Морниар первой шагала непорочная фигура Девы-Матери с фонарем в сухощавой руке, а по пятам за ней следовал королевский отпрыск. Вскоре они достигли двойных арочных дверей, окованных поперек железными штырями. Фонарь нырнул под мантию – полотнище сумрака вмиг сшило края, Безмолвие заговорило немым шепотом – и вынырнул вместе с другой рукой, держащей древний бронзовый ключ с причудливыми узорами на основании. Дева-Матерь неторопливо вставила его в скважину.

Двери распахнулись, и тут она почему-то скользнула в тень, предоставляя подопечного самому себе.

Впереди простерлась обширная зала с ковровой дорожкой переменчивых красок – она вела к пьедесталу с престолом, на котором восседал Верховный Владыка.

– Подойди же, кровь моя, – приказал он, и дитя повиновалось.

Зала была поистине огромной, но будто излишне пустой, необставленной. Скудное убранство придавало ей строгости, преисполняя ощущением, что рядом – высшая сила. Вдоль колонн по обе руки горели светильники, высились громадные скульптуры Владык-стражей с тремя руками и заостренными книзу масками. В тенистых альковах слева и справа висели гобелены, изображения на которых как будто шевелились. Семя безразлично рассмотрело вышитые вихри драконьего огня, что медленно захлестывают волной несчастных смертных. На другом гобелене смертные явились вознести дары Верховному Владыке, третий повествовал о каком-то прошлом Семени. А вот огненный и морозный рыцари рассекают гобелен на пламенную и ледяную половину.

Сиэли, то живое дерево с арены, высилось нагромождением скрюченных ветвей подле королевского престола. Напротив толпились зерубы-вороны, что изучали Семя, а правее всех стоял великан, живая дозорная башня, в плотном, застегнутом до верха плаще и маске чумного врачевателя.

Ниже у пьедестала находился кто-то раздутый, с кожей цвета бледно-зеленой топи – без рта, зато со щупальцами, что копошились как бы сами по себе. Глаза его – точно россыпь больших черных бусин.

Последнее существо, совершенно нагое, было бы одного роста с монаршим отпрыском, если бы не кривые рога на лошадиной голове. Они колыхались, ветвились во все стороны, как ветвится тракт, чтобы соединиться с соседними дорогами. Кожа была нежно-розовая, а ноги кончались копытами. Нос – точно как у коня, только без волосков; толстый у основания хвост истончался книзу, оплетая копыта.

Семя подступило к престолу и возвело глаза на Владыку – своего отца.

Верховный Владыка переменился. Горящий золотом диск глаза погас, истлел: правая глазница чернела пустотой, зато прежде мертвая левая отныне таила тусклое око сумеречного света, точно лучистый камень, избавленный от своего сияния.

Невозмутимое Семя едва ли заметило, что отец еще не удостоил его прямым взглядом.

– Семя крови моей, ясны ли тебе слова мои?

– Да, – монотонно ответило Семя.

– Семя мое, ясен ли тебе долг твой?

Оно кивнуло.

– Глупое дитя! – гаркнул голос Сиэли. – Разве ты не видишь, что королевский взгляд ослаб? Молви устами!

– Полно. Не кори плоть мою, ибо она лишь вчера рождена на свет. Ведь мы не желаем устрашить мое чадо?

Какое спокойствие источал властелин. Безбрежное, точно море.

– Подойди, дитя. Увы, мое зрящее око лишь восстает на небосклон, посему я не в силах рассмотреть тебя как должно. – В голосе как будто скользнуло сожаление.

Семя подступило. Что это все-таки за мир, за жизнь? Что за странные создания напротив? Неведомо.

Из-за чудовищного престола вдруг хлынул свет и разлился по благородным просторам тронной залы теплой божественной благодатью. Как она упоительна!

– А‑а, воистину… Позволь же, Семя мое, явить царство, коим я властвую.

Верховный Владыка нетвердо поднялся, являя себя в истинном виде. В левой глазнице переливалась тусклым тоскливым светом серебряная сфера, а на губах играла любящая улыбка заботливого, чуткого бога. Кустистые седые брови топорщились пучками, с подбородка ниспадала длинная белая борода. Старые кости иссохшей руки обтягивала тонкая кожа, ногти были длинные и острые, а вторая рука пряталась под облачением.

Король облизнул тысячелетние губы изнуренным, как бы нескончаемым языком. Он вдвое превышал чадо, которое само было выше любого человека, но явно уступало в росте исполинам акарам.

Украшала королевское чело ясеневая корона – казалось, водруженная на макушку, но, если вглядеться, она росла из черепа наравне с завитыми рогами.

Он без помощи подручных сошел с престола, опираясь на дубовый посох.

«Не страшись отца, одиннадцатое Семя», – пробурились в голову слова. С того конца тронного зала красноречиво блеснула черными глазами тварь со щупальцами.