Глаза старика Строссена пронзили его насквозь.

– Возможно, – спокойно возразил Строссен.

От ужаса у Оливера заныло в животе. Он слишком хорошо знал, на что намекает Строссен.

– Ради всего святого, Тео, – почти беззвучно проговорил он. – Рианон об этом ничего не знает.

Строссен окинул его недоверчивым взглядом.

– А я и на минуту не предполагал иного. Но о ней уже поздно беспокоиться. Что скажешь?

Оливер молчал. Строссен засунул руки в карманы и подошел к окну. Взгляд его был теперь прикован к верблюду, двигавшемуся вдалеке, на окраине города.

– Скажи мне, – опять обратился он к Оливеру, – как бы ты поступил на моем месте, если бы кто-то вот так обошелся с человеком, которого ты любишь?

Он повернулся на каблуках. В зеленых глазах Магир увидел скорбное выражение, не предвещавшее ничего хорошего.

В эту ловушку Оливер меньше всего хотел угодить, поскольку это означало бы подписать себе смертный приговор. Правда, они его не убьют. Не станут убивать, пока жива Марсия. А вот от мысли о том, что они могут сделать с Рианон, ему стало жарко.

– Да, думаю, ты сделал бы то же самое, что делаю я, – помолчав, сказал Строссен. – И никто бы тебя за это не упрекнул. Но, Оливер, должен тебе сказать, что я пытался тебя понять, Я знаю, моя девочка далеко не красавица, едва ли она смогла бы удовлетворить такого мужчину, как ты, но поступить с ней так… Пойти на поводу у своей прихоти и жениться на другой, как будто Марсии уже не существует… Вот чего я не могу понять. Соглашение нельзя отменять только потому, что оно тебя перестало устраивать. Сынок, нужно уметь смотреть правде в глаза. Ты можешь зажмуриться, но мир от этого не перестанет существовать. Если у тебя появилась женщина, это еще не значит, что моя девочка автоматически превращается в незначительный параграф договора и ею можно пренебречь.

Мы оба знаем: ты и не рассчитывал всерьез, что твой поступок сойдет тебе с рук. Вот уже три года, как ты обручен с Марсией. Три года ты обещал женщине жениться на ней и бездействовал. Мы считаем, что дальше так продолжаться не может. Она хорошая девочка, она любит тебя, она была готова ждать того дня, когда ты сам сказал бы: пора. И вот как ты с ней обошелся. Очень неразумно, сынок. Подумай хотя бы, что почувствует эта бедняжка, твоя жена, когда все обстоятельства выплывут наружу. А ей непременно все станет известно, без этого не обойтись. Ты понимаешь, Оливер? Нам придется объяснить ей, почему ты не можешь оставаться ее мужем.

– Тео, ты этого не сделаешь! – Голос Оливера дрожал от отчаяния.

– Не забывай, с кем разговариваешь, – веско заметил Строссен. – Я могу это сделать. – Он помолчал секунду. – Или же я могу забрать у тебя все, что дал тебе. Теперь ты убедился, что я – разумный человек? Я даю тебе выбор. Жена или жизнь.

Пот струился градом по лицу Оливера. Ему хотелось яростно завопить: “Нет!”

Строссен смотрел на Магира и ждал. На лице его было написано лишь безграничное терпение.

– Моя помолвка с Марсией – фарс! – взорвался наконец Оливер. – Она сама это понимает, и кто угодно это понимает. Ты, – яростно выкрикнул Оливер, указывая на Строссена пальцем, – когда мы заключали сделку, ты сказал, что будешь закрывать глаза на мои дела! Ты сказал, что я волен…

– Женитьба и дела, мой мальчик, это разные вещи, – прервал его Строссен.

– А закрывать глаза – это не значит распоряжаться моими деньгами, воровать у меня машину, взламывать квартиру и красть у меня из портфеля алмаз стоимостью в пятьдесят тысяч долларов!

Строссен поглядел на Оливера с любопытством.

– Перстень не твой, сынок, – мягко сказал он. – Он принадлежит мне. Тебе нужно было только доставить его на место.

– Я это и сделал. После чего кто-то из твоих людей выкрал его у меня из портфеля и переложил в сумочку Рианон. Что я должен был ей сказать, когда она его обнаружила? Что это не мое кольцо?

Любопытство во взгляде Строссена сменилось удивлением.

– Оливер, пятьдесят тысяч – большие деньги. Предлог же всегда найдется.

– Я заплатил за кольцо! – заорал Оливер.

– Правда?

Строссен казался искренне удивленным. Он даже повернул голову, будто ища поддержки у сыновей.

– За последние шесть недель ты забрал у меня никак не меньше того, что стоит кольцо, – горячился Оливер. – Значит, я за него заплатил.

Строссен задумчиво кивнул.

– Я люблю справедливость, – проговорил он, – и должен признать, что здесь ты, может быть, прав. Да, я соглашусь, ты прав. Кольцо, купленное мною для того, чтобы ты подарил его моей девочке, носит сейчас другая женщина. Следовательно, мы можем либо забрать кольцо – вместе с пальцем, либо, как настаиваешь ты, признать, что за него уплачено. – Он вновь задумался. – Знаешь, мне почему-то не хочется, чтобы моя девочка носила украшение после кого-то, так что в этом тебе повезло. Пусть перстень остается у твоей женщины. Да-да. – Строссен кивнул, довольный принятым решением. – Будем считать его компенсацией за страдания, которые ты ей причинишь.

– Тео, ради Христа! – Оливер едва понимал, что говорит. – Нельзя же так играть судьбами людей!

– Оливер, прекрати учить меня, что можно и чего нельзя. Мы заключили договор, согласно которому или ты женишься на моей дочери, или возвращаешь мне все, что от меня получил.

– Я не могу жениться на Марсии, – со вздохом произнес Оливер. – Почему бы иначе я тянул все это время? Она не нравится мне, Тео. Меня передергивает, когда я ее вижу. Неужели ты хочешь, чтобы мужем твоей дочери был человек, который так к ней относится?

Строссен снова кивнул и наморщил лоб, вероятно, обдумывая сказанное Оливером. Наконец он ответил:

– Оливер, я вынужден сделать то, что противно моей натуре. Я намерен простить тебе все гадости, которые ты наговорил о моей дочери. Я прощу тебя, потому что понимаю: ты в аффекте и не думаешь, что болтаешь. Но два дня назад, когда ты давал брачную клятву, ты отдавал себе отчет в том, что говорил. Вот на это оскорбление я не могу посмотреть сквозь пальцы. Не могу, сынок.

Оливер обвел взглядом пятерых мужчин, стоявших перед ним. Почти семейный портрет. Оливер знал, что ему предстоит пережить, и он был бессилен остановить неизбежное.

В дверь номера постучали, и на мгновение почудилось, что настоящий дежурный по этажу спасет его, но старший сын Строссена подошел к двери, кто-то пошептался с ним, а потом дверь снова закрылась.

Оливер по-прежнему стоял возле кровати, закутанный в простыню. Ужас наконец вытеснил безумную надежду ускользнуть от Строссена невредимым.

Старик внимательно выслушал то, что передал ему сын. Он кивнул, пожевал губами, снова кивнул. Затем Рубен отошел от него, тихо переговорил о чем-то с братом и опять уставился на Оливера.

Строссен набрал воздуха в легкие, поднес ладонь ко рту и помассировал нижнюю челюсть, делая вид, что не может произнести ни слова от огорчения.

– Оливер, – наконец заговорил он. – Сын мой, видит Бог, мне не хотелось, чтобы ты ставил меня в такое положение. Я не получаю удовольствия от того, что должен сделать. Я этому нисколько не рад, поверь. Но учти: ты зарядил ружье, ты вложил его мне в руки, и теперь…

Безумным взглядом Оливер окинул всех пятерых. Ему показалось, что он присутствует на собственных похоронах.

– Мне передали сообщение от Джордана, – продолжал Строссен. – Ты ведь помнишь Джо? Ну конечно, ты его помнишь. Так вот, от него пришла весточка. Прости, сынок, я всей душой сожалею, что мне приходится это говорить, но твоя молодая жена…

В глазах Оливера отразился ужас.

Строссен взглянул на одного из телохранителей, затем опять обратился к Оливеру:

– Ты когда-нибудь слышал про месть Фульбера? – дружелюбно спросил он.

Тот непонимающе смотрел на него.

– Фульбер, – пояснил Строссен, – это один француз. Он жил в двенадцатом веке. У него еще была племянница, и звали ее Элоиза*.

* Элоиза была возлюбленной Пьера Абеляра (1079–1142), французского философа, богослова и поэта. Переписка Абеляра с Элоизой и автобиография Абеляра “Истории моих бедствий” – выдающиеся памятники литературы средневековья.