Наверное, это как раз то, что нужно, убеждает он себя.

Ему нужен психотерапевт, вот что.

Может быть, он… то есть она поможет ему избавиться от этих кошмарных снов и давящих мыслей.

Будь рядом с Давидом его отец, Самуил Соломонович Рейхман, фамилию которого он, Давид, так легко и совершенно не терзаясь совестью, сменил на дедушкину, он отметил бы в своей обыкновенной ироничной манере, что лет уже так десять кряду говорит Давиду о том, что неплохо было бы заняться своим душевным здоровьем, но Давид всякий раз только лишь отмахивается, утверждая, что прекрасно себя ощущает.

И Давиду было бы нечем крыть. Потому что отец сказал бы чистую правду.

Но, к счастью, Самуила Соломоновича рядом с ним нет, оттого Давид волен убеждать себя в чём угодно.

Не отрываясь, он смотрит на экран монитора.

Там есть фото. На нём Каролина Заболоцкая в белом халате и с аккуратно собранными волосами.

Она похожа на отличницу. Наверное, она и была ею — и в школе, и в медицинском институте.

Отчего-то Давид почти не сомневается в этом.

Звук сообщения, пришедшего в мессенджер, отвлекает его. Это Паша, и у него философское настроение. Ему отчего-то приспичило порассуждать в вечер воскресенья о том, что ему-де под сорок, а у него нет ни жены, ни детей и, наверное, уже не будет, и это так тоскливо…

На кой ляд тебе?

Давид отвечает грубо; это выходит случайно, но тем не менее. Паша не обижается — так, как обыкновенно обижаются нормальные люди. Паша не совсем нормальный; он как Форрест Гамп из одноимённого фильма. Порой это ужасно раздражает, но Давид уже успел к нему привязаться.

Извини. Вижу, я не вовремя.

Обиделся таки. Ну ладно.

Паш, я не хотел тебя обижать. Просто ну сам подумай. Сидишь себе в гордом одиночестве с кошкой… кстати, как она там?

Она в порядке. Передаёт тебе привет)

СпасибоJ Ну вот. А то какая-то бабень жрала бы твой мозг ложечкой. Чайной. Ну, или десертной. А по субботам — ножом и вилкой.

Почему по субботам?)

Потому что суббота — это день для радости, дурындаJ А что может быть радостнее пожирания чужого мозга с применением остро заточенных столовых приборов?)

Паша снова не понимает шутку, и Давиду хочется свернуть разговор.

Когда его шутки не понимают, он по обыкновению раздражается.

А как же любовь, Дав?

Господи боже. Павел Иванович, да вы не иначе юная невинная дева, воспитанница Смольного…

Любовь… подумать только. Мужику под сорокет.

Срань твоя любовь

Ладно

Свернуть этот глупый «не по возрасту» разговор Давиду хочется, а вот обижать Пашу — как ни крути, нет.

Скушай мороженкуJ

Ты забыл добавить «девочка» J И дюшес)

Любой каприз за ваши деньги!

Довольный этим нарочитым смягчением разговора, Паша временно ретируется, и Давид снова открывает сайт. Каролина Витольдовна Заболоцкая строго смотрит на него с экрана.

Наверное, ей пошли бы очки.

Он начинает было размышлять, но тут же тормозит себя. Быстро… нет, просто стремительно — так, чтобы не было уже шанса передумать, — он кликает на «записаться на приём».

Сайт выдаёт ему, что ближайшее время завтра, в 19–00, и Давид не менее стремительно жмёт на него.

19-00 его полностью устраивает.

Он продолжает таращиться на её фото в белом халате и вдруг ловит себя на мысли, что больше всего на свете хотел бы подарить ей отвратительные жёлтые цветы.

Но завтра, в 19–00, ещё не время. Он подарит ей их потом.

Что-то внутри его хочет ещё раз вдогонку написать лепшему другу Паше Харитонову, что любовь — срань, но он убеждает себя этого не делать.

Паша, как ни крути, здесь вообще не при чём.

Рабочий день выдаётся относительно не трудным — хоть это и понедельник. Можно было бы уйти раньше, чем обычно, но Давид отчего-то тянет до последнего.

Он не хочет возвращаться домой. Он хочет сразу после работы поехать туда.

В медицинский центр на 17 линии Васильевского острова.

Что он скажет ей? Он этого не знает.

Расскажет про кошмары, наверное.

Как ни крути, он идёт за этим.

Якобы за этим.

Чтобы отвлечься от мыслей, он начинает делать отчёты. Он делает их целую кучу — и это замечательно.

Так Давид думает.

Потом ему не придётся тратить на это время.

В его кабинет заглядывает педагог-психолог Ирина. Ирина Евгеньевна, так вроде бы её по отчеству, вспоминает Давид наконец. Кажется, она хочет поблагодарить его за подмену.

Давид отвечает ей, что благодарности не стоит.

Он хочет задать Ирине Евгеньевне пару вопросов о «Коралине», но потом отчего-то передумывает.

На часах без пятнадцати шесть, и Давид понимает, что ему пора идти.

Он не хочет опоздать.

Настенные часы продолжают настойчиво тикать ему вслед.

— Вы?

Он ждал этого вопроса — и, тем не менее, услышав его, едва не вжимается в дверь. Не от самого вопроса — от того, насколько чётким, профессиональным тоном она его задаёт.

— Простите, — быстро проговаривает он. — У меня действительно проблема, и мне нужен врач, я вас… я вас не преследую, и…

— Успокойтесь, пожалуйста.

— Хо… хорошо.

Она смотрит на него. Её глаза светло-голубые. Светлые волосы средней длины частично подобраны на макушке массивной ажурной заколкой. Белый халат с воротником-стойкой, несмотря на довольно жаркую погоду, застёгнут под самое горло.

Она больше не кажется ему похожей на мать.

— Я и не думала, что вы меня преследуете, — говорит она. — Я просто удивилась. Проходите, садитесь.

Он подчиняется — молча.

Он не знает — теперь уже не знает — о чём будет с ней говорить.

Он просто пялится на неё, будто пятнадцатилетний идиот, который впервые увидел женщину.

— Всё хорошо? — спрашивает она.

— Да. Да, Каролина… Витольдовна.

Она улыбается:

— Рада, что вы запомнили. Многие пациенты эту табличку на двери даже не читают.

— Я на сайте читал.

— Вот оно что, — она снова улыбается и тут же деловито продолжает: — Вы Давид — а отчество?

Он возвращает улыбку:

— Если по-нашему, то Бен-Шмуэль; если по-русски, то Самуилович. Лучше просто Давид.

— Хорошо. Как скажете. Давид. Что привело вас ко мне, Давид? Вас что-то беспокоит?

Какое-то время он молчит. Её взгляд становится встревоженным — он это видит. Не просто видит — будто ощущает кожей. Кожей, мышцами, всем нутром…

— Меня беспокоит мать, — внезапно выпаливает он, вперив на неё глаза. Должно быть, сейчас он похож на маньяка, но думать об этом Давид в данный момент не способен.

— Отношения с матерью?

Он горько усмехается:

— Если можно так это назвать. Она умерла, когда мне было девять.

— Я вам сочувствую.

— Спасибо. Всё последнее время я вижу её в снах. Не в обычных. В кошмарных снах.

— Как именно она вам снится? — спрашивает Каролина… то есть, Каролина Витольдовна. Она старается выглядеть максимально вовлечённой — он это видит, чувствует. Он понимает, что она врач, но именно сейчас ему очень хочется, чтобы это было искренним.

— Она страдала шизофренией и хотела меня убить, — вместо ответа на её вопрос внезапно выпаливает он. — Она меня ненавидела. А потом она покончила с собой.

Он смотрит в её глаза и сразу понимает: она знает об этом.

С биографией Авраама Мошевича Вайсмана и трагедией, связанной с болезнью и самоубийством единственной дочери, врач-психиатр Каролина Заболоцкая однозначно была знакома и ранее.

— Да, моя мать — дочь профессора, которого вы так любите, — горько проговаривает он. Её рука тянется к графину.

— Выпейте воды, — говорит она.

Это звучит профессионально, но мягко.

И совершенно не холодно.

— Вы когда-нибудь пытались обсуждать со своими близкими то, что вы чувствуете?

Он усмехается — нехотя, неосознанно.

Он не хочет усмехаться в ответ на её слова: это выходит само.

— Кого вы имеете в виду? Под «близкими».

— Семью прежде всего.