Возможно, ещё и это стало причиной того, что мать не похоронили отдельно.

Она не убила себя. Она упала.

Пока Давид не может думать об этом в силу возраста.

А если бы и сумел подумать, всё равно ничего бы не понял.

Спустя же несколько лет он несколько раз будет пытаться поговорить об этом с отцом.

Отец же станет всякий раз уходить от разговора, а много позже, после смерти дедушки, так и вовсе заявит уже взрослому Давиду, чтобы тот его более о ней не спрашивал.

Он не может ничего пояснить, скажет отец.

Он не психиатр.

И Давид будет думать о том, что выдержав йорцайт[10], отец будто решил и вовсе забыть о своей Рахели — так, будто жены его на это свете и вовсе не было.

Хотя это и противоречит законам Торы.

Впервые на памяти Давида отец поступил вопреки законам Торы.

[1] Что ты делаешь? (идиш)

[2] Я играла с Давидом… (идиш)

[3] Ты пила коньяк! (идиш)

[4] Иди в свою комнату, Давид (идиш)

[5] Я сказала, ешь! (идиш)

[6] Твоё сердце остановится, твоё сердце остановится, твоё сердце остановится! (идиш)

[7] Дура (идиш)

[8] Как ты меня назвал? (идиш)

[9] Оставьте меня (идиш)

[10] Годовщина смерти у евреев.

На экране телефона штук десять неотвеченных сообщений в мессенджере, одно — очень длинное и занудное — от матери (должно быть, он не ответил ей сразу, а потом забыл, чёрт, чёрт, теперь мать все мозги вынесет так, словно ему пять) и ещё штук десять — от лучшего друга, Давида Вайсмана.

Павел быстро печатает сообщение матери (в глубине души надеясь, что она прямо сейчас не сможет прочесть его по каким-то причинам… ну или хотя бы не станет отвечать), а затем открывает сообщения Давида.

Свин ты, Паша.

Это написано в последнем сообщении.

Предыдущие девять (но это не точно) повествуют о желании Давида увидеться с ним сегодня вечером.

Часы на экране телефона показывают 19:05. Время, как говорится, детское, но Павел чувствует, что невыносимо устал.

Но обижать друга ему не хочется.

Тем более, он уже в любом случае свин.

Сорян, только сейчас прочёл(

Павел быстро отправляет это и тут же расстраивается.

Какое-то время Давид не читает. Кажется, он вообще не в сети. Павел начинает набирать вдогонку новое сообщение, когда его «сорян» вдруг отображается прочитанным.

Ладно. Не свин.

Павел улыбается экрану. Прилетает ещё одно сообщение — от матери — но он его пока что не открывает.

Но это не точно.

От матери прилетает вдогонку что-то ещё, а Павел тем временем быстро набирает:

Предложение в силе?)

Push-уведомление на верху экрана гласит, что матушка невероятно огорчена и ещё больше — обижена.

Вроде для тебя уже время на горшок и в люлькуJ

Павел усмехается — не ехидно, по-доброму.

Ради тебя я готов на один день перестать быть дедом)

Дед — это состояние души) Но если готов, я всё ещё предлагаю выпить пива)

К «улыбающейся» скобке присоединяется смайл, изображающий пивную кружку.

Не хочется пить на ночь перед работой…

Завтра суббота. В субботу работать нельзяJ Если совсем никак, можешь выпить какую-нибудь срань типа чая.

Чай — не срань, я бы попросил(

Терпеть его не могу.

Вместо того чтобы продолжить дискуссию насчёт чая, Павел быстро печатает:

Тебя забрать из дома?

В ответ ему тут же прилетает смайл в виде поднятого вверх большого пальца.

Павел хочет было переодеться, но очень быстро передумывает.

Он задерживается лишь чтобы покормить кошку.

Кошка — это святое.

Свою вторую работу Павел в глубине души терпеть не может.

Но деваться ему откровенно некуда.

Большие города — дорогие города. Как говорится, хочешь жить — умей вертеться.

Возвращаться в Улан-Удэ — не вариант.

Особенно — когда ты приложил такую чёртову кучу усилий, чтобы вырваться оттуда.

На работе — точнее, на основной работе — его считают талантливым системным администратором, чуть ли не на грани гениальности. Ему прочат большое будущее, платят не самую плохую зарплату, но этого не достаточно, чтобы оплачивать купленную в ипотеку квартиру в Мурине[1].

А своё жильё — это очень важно.

Так Павел считает.

Оттого ему нужно подрабатывать по вечерам водителем такси, а для этого приходится ломать себя.

Потому что посторонних людей Павел не выносит.

Не «не любит», нет. Именно не выносит.

Отторжения и неприязни люди у него не вызывают, ему лишь нестерпимо тяжело их переносить.

Некоторые клиенты молчаливы и необщительны. Такие нравятся Павлу больше всего.

С ними не нужно поддерживать разговор — а последнее для Павла тоже нестерпимо тяжело.

Иногда — вплоть до жгучего раздражения.

Павел понимает, что такси — на самом деле лучший вариант подработки лично для него. Водит он прекрасно, если не сказать — виртуозно.

Единственная проблема — люди.

Мужчина примерно его возраста — может, немного старше — как назло усаживается на переднее сиденье, и Павел понимает, что, вероятнее всего, придётся терпеть.

Молчаливые клиенты обычно предпочитают заднее.

К счастью, на сегодня это последний.

Хватит уже.

Он просто адски устал.

— Вам на Беринга[2]? — вежливо интересуется у клиента Павел. Тот тут же быстро кивает в ответ.

Павлу не всегда легко считывать чужие эмоции, но то, что этот мужчина раздражён, не понять сложно.

Он быстро перекидывает через себя ремень безопасности и защёлкивает его, а затем поворачивается к Павлу.

— Не против, если я пристегнусь? — интересуется он. Голос звучит вежливо, но во взгляде — откровенный вызов, и Павел не понимает, чем за эту несчастную пару секунд уже успел не понравиться этому клиенту.

— Конечно, нет, — быстро отвечает он, заводя машину.

Ему очень хочется спросить, отчего бы, ему, собственно, по мнению мужчины, следует быть против, но он решает не рисковать.

Это вопрос. Он требует ответа.

Пусть лучше раздражённый мужчина молчит.

Какое-то время они едут молча. На долго светящемся красным светофоре Павел аккуратно окидывает клиента взглядом и на какую-то секунду ощущает кроткий, едва ощутимый укол зависти.

Брутальный красавчик. За ним наверняка увиваются толпы женщин.

Волосы у мужчины светло-русые, почти блондинистые, но брови — тёмные. Одет он в чёрные джинсы и короткую кожаную куртку — брутальнее некуда, что и говорить. На лице — лёгкая небритость, та самая, которую в народе обычно кличут «трёхдневной щетиной».

Павел отчего-то уверен, что красавчик нарочно оставляет эту трёхдневную щетину.

Он где-то читал, будто бы женщинам такое нравится.

В себе самом Павел не находит ничего такого, что было бы способно привлечь. Внешность у него восточная, глаза — раскосые, от чего в Петербурге его часто принимают за мигранта. Руки и ноги видятся ему самому похожими на палки, а тело — тощим и нескладным.

Мать всегда говорила, что он симпатичный, но Павел ей не верит.

Для родителей их собственные дети всегда как минимум симпатичные; редко кому они напоминают гоблинов.

Мужчина перехватывает его взгляд и тут же хмурится, а затем — уже открыто усмехается.

Павел отводит взгляд.

— Считаете, я неряшливо выгляжу? — вновь усмехнувшись, задаёт он вопрос, и внутри у Павла всё напрягается.

Началось.

Смена в эту субботу выдалась тяжёлая. Одна неслабо перебравшая в баре блондинка с губами на половину лица чего стоила! Всю дорогу она заплетающимся языком пыталась поведать Павлу о подробностях своей личной и сексуальной жизни, а потом и вовсе чуть не заблевала салон.

У парадной даму встретила мать — сурового вида женщина восточных кровей — и Павлу тут же стало от души жаль блондинку с губами.

Потом были ссорящиеся всю поездку супруги, подвыпившая троица парней и скандальная пожилая дама с бесконечно верещащим той-терьером.