— Прекрати вздыхать как старый дед-пенсионер, у которого колет не то сердце, не то что-нибудь другое, — Давид снова смотрит на него. — Ну что ещё?

— Я просто думаю, — говорит Паша, — если вдруг дойдёт до… ну ты понимаешь…

Давид демонстративно прикладывает ладонь ко лбу:

— Господи боже, выучи слово «секс» наконец.

— Я его знаю, — заверяет Паша. — Но просто произносить его… в такой ситуации… мне кажется, это неприлично.

Давид складывает руки шпилем.

— Просто посмотри на меня, — говорит он. — Я из консервативной еврейской интеллигентной семьи. И я знаю это слово и не боюсь его употреблять. Если я смог, значит, и ты сумеешь тоже.

— Иди ты, — говорит Паша и начинает смеяться.

— Если у вас случится секс, то у вас случится секс, — Давид хлопает его по плечу. — С вас пять тысяч рублей, больной, следующий сеанс через неделю.

— А если получится плохо? — продолжает переживать Паша.

Давид не знает, что на это ответить. Он понимает Пашины переживания.

Он тоже боялся, что получится «плохо». Боялся внезапно оказавшихся зловонными носков. Недовольства обрезанным членом. Внезапных проблем с эрекцией. И ещё много чего.

Только вот «плохо» у них никогда не получалось. С самой первой ночи. С того самого первого раза, внезапно случившегося в коридоре, когда он так крепко прижимал её к себе, что она была вынуждена дать ему понять, что это слишком.

Не получалось «плохо» у них и потом. Им нравится одно и то же. Одни и те же позы и ласки. Они одинаково быстро возбуждаются. Порой в такие моменты он даже забывает о том, что ему уже за сорок.

Мерзкая, наполненная ядом фраза внезапно бьёт в голову, и, кажется, Давид даже дёргается, словно от удара.

Ведь это ты притащил её в мою семью. Эту мерзкую маленькую шлюху, которая раздвинула перед тобой ноги в первый же день прямо у входной двери. Эта дрянь даже моё платье стащила! Моё последнее платье!

— Всё будет хорошо, Паш, — говорит он вслух. — Не переживай.

Это не отмазка с его стороны.

Давид действительно хочет, чтобы у Паши наконец всё стало хорошо.

Искренне хочет.

Пускай он женится наконец на своей любимой Свете и нарожает с ней детей.

Он будет хорошим отцом. В этом Давид не сомневается.

Ядовитая фраза из сна снова бьёт в голову.

И он снова едва не дёргается.

Теперь он боится её трогать. Боится трогать Каролину.

Боится прикасаться к ней в том смысле.

Он не хочет навредить своему ребёнку.

Несмотря на то, что Каролина после посещения врача сказала ему, что никакой угрозы нет.

Давид боится, что она решит, что теперь, из-за беременности, он не хочет её.

Но навредить ей и ребёнку он тоже боится.

Тем более…

Ikh vel zi nemen tsu mayn ort. Aun mir veln trogn aundzer pasik dresiz tsuzamen. Uoy tsviling shvester.

Ikh vel oykh nemen deyn bastard.

Давид резко поднимается с места.

— Мне пора, Паш, — говорит он и хлопает друга по плечу.

— Я ничем тебя не обидел? — спрашивает Паша. Голос его звучит обеспокоенно.

— Нет, нет. Просто Кара… она одна дома. Не хочу надолго оставлять её.

— Понимаю, — тут же говорит Паша.

На какой-то момент Давиду очень — прям таки отчаянно — хочется рассказать Паше об этих вернувшихся тревожных мыслях и кошмарных снах.

Но он в очередной раз решает этого не делать.

Уже поднявшись из-за стола, он ловит себя на мысли — ещё более пугающей, чем все остальные.

Сейчас ему, как никогда ранее, ужасно не хочется спускаться в метро.

Именно ужасно.

Это единственное подходящее слово.

Давиду кажется, что там она.

— Я тебя заждалась, — Каролина смотрит на него с лёгким упрёком, и Давид изо всех сил старается не показать, насколько сильно его напугало то, что она не сразу открыла дверь. — Я думала, ты будешь раньше, но ты написал, что вы встретились с Пашей, и я решила пойти принять душ — оттого и не услышала сразу звонок в дверь, — она касается его руки, и он тут же сжимает её в своей. — Я приготовила ужин, но ты, наверное, не голоден. Там нет свинины и блюд, в которых мясное вместе с молочным.

Он смотрит на неё и думает, что сожрал бы даже эту чёртову свинину, если бы она её приготовила.

— Рыбы без чешуи и плавников тоже нет? — он улыбается ей, и она тут же качает головой.

— Рыбы вообще нет, — отвечает она. — Только курица.

— Я буду есть, — заверяет её Давид. — Я уже снова проголодался.

На самом деле он не проголодался. Но он скорее умрёт, чем огорчит её.

Она так старалась.

Должно быть, никто и никогда так не старался ради него.

Каролина приближает своё лицо к его и принюхивается.

— Ты пил? — спрашивает она.

— Совсем немного. И исключительно за твоё здоровье. Не волнуйся.

— Я тронута. Но не увлекайся, пожалуйста.

Он смотрит её в глаза:

— Кара, не переживай, у меня нет склонности к алкоголизму.

— Знаю, знаю, ты просто любитель хорошего вина, — её пальцы легко скользят по его щеке. — Я всего лишь предупредила… на всякий случай. Как-никак я твой бывший лечащий врач.

Он кивает:

— Я слушаюсь тебя во всём. Ты… как? Нормально себя чувствуешь?

— Да, всё хорошо, — отвечает она. — Сегодня даже почти не тошнило, — она выразительно смотрит ему в глаза. — Я соскучилась.

Он понимает, что это значит.

Она хочет его. Хочет близости с ним.

Она горячая. Таких горячих женщин ещё поискать.

И она действительно, по-настоящему любит его.

Он не должен отталкивать её из-за беременности.

Он может всё испортить.

Он сам постоянно хочет её — но сдерживается.

Потому что боится.

Ikh vel zi nemen tsu mayn ort. Aun mir veln trogn aundzer pasik dresiz tsuzamen. Uoy tsviling shvester.

Ikh vel oykh nemen deyn bastard.

Да пошла ты!

Да пошла ты к чертям собачьим, сумасшедшая мёртвая дура!

Кажется, он едва не произносит это вслух.

Но — разумеется — не произносит.

— Ты не будешь против, если сегодня я доверюсь тебе? — шепчет он одними губами. Их губы соприкасаются.

— Не буду, — отвечает она. — Ложись. Я справлюсь.

— Ужинать пойдём после? — спрашивает он. Она улыбается в ответ:

— Конечно. Ты ведь ещё не голоден. Я же вижу.

Он припадает губами к её губам — так, как, должно быть, страдающий от жажды мог бы припасть к роднику.

Его руки гладят её тело. Кажется, её грудь стала немного больше.

Её идёт это. Идёт это состояние.

Зарываясь лицом в её волосы, он внезапно думает совершенно не о том, о чём стоило бы думать в подобный момент.

Он думает о том, что хочет попросить её надеть это платье на церемонию бракосочетания.

Он знает, что она согласится.

Он уверен, что она поймёт, как это важно.

И — почему.

— Спасибо за помощь, Аль, — Каролина от души обнимает мачеху. — Оставшееся мы заберём на этих выходных. Никогда бы не подумала, что у меня столько вещей. Вроде я и не шмоточница…

— Да не за что, — отвечает Альбина. — Благодаря тебе я хотя бы в Питер выбралась в кои-то веки. А то вот так живёшь рядом с культурной столицей, а видишь её раз в пятилетку. Слушай, раз уж речь зашла… Отец там интересуется, не будешь ли ты против того, чтобы сдать эту квартиру? Ясное дело, людей поприличнее найдём, чтобы не угробили ничего. Студентов брать не станем, у них вечно пьянки-гулянки, разнесут тут всё, ещё и на полицию, чего доброго, нарвутся. Может, пару какую семейную. Или одинокую женщину с ребёнком.

Каролина складывает руки на груди.

— Аля, это же по сути папина квартира, — говорит она. — Как я могу быть против.

Альбина разводит руками:

— Папина да не папина. Если уж на то пошло, это квартира твоей покойной бабушки. Которая хотела, чтобы тут жила именно ты. Просто времени всё не было переоформить её на тебя. Так что решать это только тебе. Но, если ты не против, я так и скажу отцу.