12 июня 2024 года, в День России и прямиком накануне своего сорок третьего дня рождения, я ехала поездом, следовавшим по направлению Санкт-Петербург-Белгород. Настроение у меня было, мягко выражаясь, подавленное: во-первых, я терпеть не могу поезда, во-вторых, находиться в регулярно обстреливаемом городе на русско-украинской границе — это был слегка не тот вариант проведения дня рождения, который я бы предпочла. Утешало лишь то, что оставаться долго в Белгороде я была не намерена и обратный билет до Петербурга был уже куплен.

В купе со мной ехала миловидная девушка двадцати лет от роду, чьё имя — так же, как и моё, — начиналось на букву «А». Мы с А. (назовём её так) разговорились, и я узнала, что она едет из Питера в Ясную Поляну Тульской области. А. немного поведала мне о своей семье, и от некоторых моментов у меня случился небольшой шок. В частности — от того, что А. называла свою родную, биологическую мать (которая, надо сказать, почти не воспитывала её, бросив в малолетнем возрасте) словосочетанием «эта дура». Никакого осуждения А. у меня не вызвала: напротив, мне стало жаль эту совсем ещё юную девушку, и я начала размышлять на тему того, как сильно способен обидеть человека другой — по идее должный стать самым близким и родным — человек, чтобы заслужить такое прозвище из его уст. Когда поезд прибыл в Ясную Поляну, А. вышла, и я, как вы, наверное, догадываетесь, больше никогда не видела её.

Пару недель спустя, уже вернувшись из Белгорода в Питер, я просматривала стену одного либфем-паблика в сети ВК и наткнулась на совершенно ужасный пост, в котором автор (нет, не «авторка» — подобные издевательства над русским языком я не поддерживаю и поддерживать не буду) рассказывала ужасную историю из своего детства — о том, как чокнувшаяся мать заставляла её, свою дочь, есть марганцовку, чтобы она умерла. Неадекватная женщина описывала маленькой девочке то, как будут гореть от марганцовки её внутренние органы, и на какой-то миг мне, признаться, стало нехорошо. Буквально к вечеру следующего дня история А. и история девочки с марганцовкой в моём воображении сплелись воедино, и я решила, что хочу об этом написать. Только — я это уже понимала — в моей повести будет не девочка, а мальчик.

Дальнейший сюжет пришёл сам собой. Он начал активно сплетаться в момент моего первого посещения Еврейского кладбища на проспекте Александровской Фермы и продолжал сплетаться дальше — во время прогулок по набережной Смоленки и немного — Невы. Я определённо из тех, кто предпочитает Смоленку Неве. Фонтанка тоже хороша, но Смоленка — моя большая любовь.

Я даже дошла до той стадии, что приехала под дождём на улицу Беринга на Васильевском острове, где по сюжету живёт главный герой Давид Вайсман, и пыталась по ощущениям уловить, в каком именно доме он должен был поселиться.

Имена тоже пришли сами собой. Давным-давно, когда я зачем-то пыталась писать об Америке (в которой никогда не была и теперь, ввиду политических событий, наверное, уже и не буду), у меня были персонажи, носящие подобные имена. Однако эти герои — разумеется — совсем другие.

Вещь эта действительно писалась сама собой, а я просто позволяла ей писаться. Например, я до самого последнего момента не могла понять, кто по профессии главная героиня Каролина Заболоцкая и за каким, простите, чёртом её понесло на могилу профессора Вайсмана.

К счастью, иногда герои хотят и могут сами рассказывать… и рассказывают.

Фразы на идиш записаны в тексте транцкрипцией латинскими буквами. Так читателю будет проще понять, как именно та или иная фраза будет звучать фонетически. На вопрос, нужны ли эти фразы в произведении вообще, я могу дать совершенно чёткий и конкретный ответ: да, нужны. Нужны для создания атмосферы, для большего понимания как внутреннего мира главного героя, так и внешнего мира, который его окружает.

Я хочу выразить искреннюю благодарность своей подруге Наталье Романовой, которая поддерживала меня в этой идее с самого начала и до самых, как говорится, финальных аккордов. Ты лучшая, Натах.

Также хочу от всей души поблагодарить Анну Тарасову, моего главного консультанта по вопросам психиатрии.

А ещё — большое спасибо моим близким за то, что они живы и здоровы.

И — моим кошкам. За то, что они просто есть.

Искренне ваша, Анна Дрейзер,

17.09.2024 г.

Всему свое время, и время всякой вещи под небом:

время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное;

время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить;

время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать;

время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий;

время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать;

время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить;

время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру.

(Коэлет, 3:5)

— Мам…

Голос кажется чужим, как будто не своим.

Точнее — словно звучащим откуда-то со дна колодца.

— Мам… мама… что ты… что ты…

Голос срывается, дальше он говорить не может.

Не получается.

Не получается — а она продолжает пожирать его своими, ещё совсем недавно ярко-зелёными, а теперь так внезапно выцветшими глазами.

— Маленькое чудовище, — произносит она наконец.

— Мам, почему ты…

— Почему я так называю тебя? — её голос хриплый, теперь — хриплый. А раньше не был. Она смеётся — и этот ужасный, будто звучащий из одной из тех подворотен, где так любит кучковаться пьяная матросня, смех, кажется, проникает в каждую клетку его существа. Он будто бы проникает в мозг — и оттого голова немедленно начинает жутко болеть.

Она просто разрывается.

У него часто бывают такие сильные и внезапные головные боли. Дедушка — отец мамы, который живёт в Ленинграде, — должно быть, вылечил бы эти боли, будь он рядом. Дедушка врач, очень известный. Мама говорила, что он лечит именно тех людей, у которых проблемы с головой. Так что он точно справился бы. Только вот дедушка там, в Ленинграде, а они с мамой и отцом — тут, в Одессе. Дедушка неоднократно предлагал им переехать в Ленинград, но отец всё упирается, потому что у него здесь работа…

Дедушка бы точно помог.

— Ты хочешь знать, почему я так называю тебя? — повторяет мать.

Он вздрагивает. От матери неприятно пахнет. Именно так пахнет от пьяных матросов, которых так много в портовых городах и которых так презирает отец…

Впрочем, отец вообще презирает пьяных.

— Нет… — он качает головой — качает изо всех сил, быстро, отчаянно, чтобы матери даже в голову не пришло объяснять.

Потому что он действительно не хочет знать.

— Я принесу воды, мам, — говорит он и уже поворачивается было, чтобы выйти из комнаты, когда она вдруг резко хватает его за руку.

— Воды? — повторяет она, смеясь. — Воды? — в руке её, откуда ни возьмись, появляется бутылка с какой-то золотистой… водой?

Бутылка открыта. «Вода» пахнет неприятно.

— Выпей со мной, — говорит мать. — Ну же, давай. Или ты… — голос её на мгновение срывается, — …не уважаешь меня? «Почитай отца своего и мать свою», так в Торе говорится! — мать уже кричит, голос её напоминает карканье вороны, и, чтобы его не слышать, хочется заткнуть уши. — Так… в Торе…говорится! — не выпуская из одной руки бутылку, она хватает его другой и отчаянно тащит к себе. — Так… в Торе… говорится… ты забыл, Давид?

Горлышко бутылки оказывается у его рта, он плотно сжимает губы, и тогда мать вцепляется в его челюсть, давя на неё отчаянно, вынуждая открыть рот.

— Почитай мать свою! — вопит она. — Почитай! Почитай!

Ей всё же удаётся разжать его челюсти, в горло попадает обжигающая жидкость, он начинает кашлять.

Мать смеётся.