— Давид, кто такая она?

Он смотрит на неё в темноте.

— Ты знаешь, — тихо говорит он.

Каролина вздыхает:

— Это опять началось. Да?

Он качает головой:

— Я просто… просто ужасно боюсь за тебя. Наверное, поэтому оно и вылезло.

Она берёт его за руку:

— Что там было, в этом сне? Расскажи мне.

— Я боюсь.

— Не надо бояться, Давид. Это просто сон.

Он смотрит ей в глаза:

— Она сидела здесь, в моей квартире, в кухне. Вместе с тобой. Сначала она сказала, что мы станем жить одной дружной семьёй. А затем… затем она сказала, что убьёт тебя. Она говорила на идиш. Она всегда говорила мне гадости на идиш, так было и в жизни. Оттого я едва не начал его ненавидеть, хотя это мой второй родной язык. Она говорила на идиш, и её голос скрипел. Когда я был маленьким, дедушка подарил мне книгу, где были собраны сказки разных народов. Он говорил, что это полезно, — изучать культуру разных народов, а не только еврейскую. Что это-де делает ребёнка более умным, гибким и разносторонним. В этой книжке была сказка о скрипучей старухе. Это сказка какого-то северного народа, я не помню, какого. Там была старуха с птичьей головой, которая убивала молодых девушек, отрезая их косы. Она отрезала косу, забирала силу, и девушка умирала. Меня тогда очень впечатлила эта сказка, и отец, помнится, даже напустился на дедушку. «Зачем вы дарите ему такие вещи, Авраам, — говорил он. — Ваши сказки пугают его». Дедушка тогда возразил, что Тора способна напугать своими историями кого угодно похлеще всяких скрипучих старух. Отец обиделся, — он смотрит ей в глаза, сжимая её руку, — так крепко, будто боится, что она сейчас исчезнет. — Её голос… голос в этом сне был точно как у этой старухи. То есть, как я его себе представлял. А потом она… она вгрызлась в твою шею, — он отводит взгляд и на какое-то время замолкает, а затем снова смотрит на неё. — Я боюсь за тебя. Мне страшно, что она тебе что-нибудь сделает.

Она берёт его лицо в ладони — так как если бы он был ребёнком.

— Дав, она ничего мне не сделает. Она мертва, — он хочет было возразить, но она жестом останавливает его. — Она лежит на проспекте Александровской фермы, рядом с твоими дедушкой и бабушкой. Она ничего не может мне сделать. Она ничего не может сделать никому. Ни мне. Ни тебе. Ни нашему ребёнку.

Он крепко прижимает её к себе.

Он понимает, что теперь она точно скажет, что ему нужно продолжить лечение.

И будет совершенно права.

За окном начинает петь птица.

Давид ненавидит пение птиц, но сейчас отчего-то рад его слышать.

[1] Я заберу её к себе. И мы вместе станем носить наши одинаковые платья. Как сёстры-близнецы (идиш).

[2] И вашего ублюдка я тоже заберу (идиш).

Едва взглянув на Пашу, ещё на пороге его квартиры, Давид тут же начинает лихорадочно соображать, как не рассмеяться в голос.

За те пару недель, что они не виделись, Паша зачем-то отпустил бороду. Борода ему откровенно не идёт, если не сказать хуже.

А если сказать — она делает Пашу похожим на козла.

Кроме того, кажется, за эти две недели Паша похудел ещё сильнее.

«От любви иссох», — говорит что-то язвительное внутри него, и Давид тут же затыкает эту внутреннюю ехидну.

За собой смотри, свободный и независимый дятел.

— Рад тебя видеть, — говорит Паша и обнимает его. — Правда я это… с работы только недавно вернулся и не успел ничего приготовить.

— Забей, — Давид протягивает Паше пакет. — Тут пиво и вино, — он усмехается, — и, ты не поверишь, твой любимый «Дюшес».

Паша берёт у него пакет и заглядывает в него. После качает головой — явно из последних сил пытаясь не расхохотаться.

— Тролль ты, — говорит он, — вот что.

— Пиццу и роллы привезут минут через двадцать, — Паша явно хочет что-то сказать, но Давид жестом останавливает его: — Даже и не вздумай, я уже оплатил.

Паша качает головой:

— Проходи ты уже.

Давид разувается и проходит:

— Доставай «Дюшес», девочка.

Не пялиться на Пашин, если можно так выразиться, новый имидж у него так и не выходит, и Паша, заметив это, тяжело вздыхает.

— Плохо, да?

— Если ты о бороде, то это ужасно, — честно отвечает Давид. Пашина трёхцветная кошка Элис — тот самый котёнок, который в своё время их сдружил — спрыгивает с дивана, подходит к нему и начинает тереться о его ногу. — Привет, Элис, ты очень вовремя, мои чёрные джинсы отчаянно нуждались в твоей шерсти!

Он гладит её. Элис довольно мурчит. А Паша тем временем продолжает.

— Совсем не идёт? — грустно спрашивает он. — Не брутально?

— Ты похож на козла. Прости.

— Ты, как всегда, сама вежливость, — говорит Паша. Звучит не зло и не обиженно — скорее расстроено.

— Не переживай. Просто сбрей. Как можно скорее. Это ужасно. Правда, — кошка запрыгивает к нему на колени, и на этот раз Давид обходится без комментария о джинсах. Чёрт с ними, с джинсами. — Штопор есть у тебя?

— Вроде был, — отвечает Паша. И тут же поясняет: — Но это, кажется, твой.

— Да, точно, я как-то приходил со своим, — Давид тихо смеётся. — Тащи его сюда.

Паша приносит из кухни штопор, и протягивает ему.

— Ты предлагаешь нам пить из горла? Если что, я не гордый. И даже не совсем брезгливый.

Настаёт очередь Паши смеяться.

— Господи, — говорит он. — Я такой тупой, — он поднимается и снова уходит на кухню за бокалами.

Он возвращается с ними практически мгновенно.

— Оставь, бывает хуже, — Давид вытаскивает пробку из бутылки и поднимает глаза на Пашу. — Я вручил ей кольцо. Она согласна. И у нас будет ребёнок.

— Да ладно! — восклицает Паша.

— Ты удивляешься потому, что раньше был свято уверен, что у меня уже передохли все сперматозоиды?

— Иди ты! — Паша снова смеётся. — Вот почему ты всё сразу так выворачиваешь!

— Потому что всё зло от жидов. Смирись.

— На самом деле я за вас очень рад, — говорит Паша, и Давид понимает, что это искренне.

— Мы не собираемся делать свадьбу. Распишемся и отметим. Скромно. Мой отец, её родители — точнее, отец с мачехой, пара её подруг с работы и, — он делает паузу, — разумеется, ты. Со своей дамой сердца, — он смотрит Паше в глаза. — Пригласи её. Скажи, что у тебя женится лучший друг, а тебе не с кем пойти.

— Она не согласится, — грустно отвечает Паша.

— А ты уже всё за неё решил. Умник нашёлся. Пригласи, я тебе говорю. Мне что, самому это сделать?

— Не надо, — Паша, кажется, едва не плачет. — Я… я, конечно, могу… наверное. Только она всё равно не пойдёт. Она ничего, кроме жалости, ко мне не испытывает. Я понял это недавно… буквально вчера.

— И что же случилось буквально вчера? — Давид выразительно смотрит на него.

Паша вновь вздыхает.

— Она принесла выпечку, — говорит он. — Домашнюю. Она очень хорошо готовит, я давно это понял.

— Хоть откормит тебя, а то как из Бухенвальда, — комментирует Давид, и Паша тут же обиженно смотрит на него.

— Не смейся, — отвечает он. — Так вот, она принесла выпечку. Угостила нескольких девушек, с которыми хорошо общается на работе. А потом… потом угостила меня. Ты понимаешь, что это значит? Это же явно из жалости. Я для неё — как одна из этих девочек.

Давид ставит бокал с вином на пол. Любопытная Элис тут же суёт туда свою очаровательную чёрно-бело-рыжую морду.

— Паш, — говорит он, — ты дурак или прикидываешься?

— Но это же явно то, о чём я сказал… — продолжает лепетать Паша, и Давид отмахивается:

— Ясно. Дурак. Выпечку-то хоть взял?

— Да, — отвечает Паша. — Я же не хотел её обижать…

— Ну хотя бы тут дятла не включил, — Давид наливает вина в другой бокал и протягивает его Паше. — Держи. Можешь выпить за своё слабоумие.

— Зачем ты так?

— Затем, что, если ты не пригласишь её пойти с тобой, то ноги твоей на моей свадьбе не будет.

— Это жестоко, — говорит Паша.

Давид пожимает плечами:

— Ну ты же в курсе, от кого все беды в нашей стране. Впрочем, нет. Не в стране. В мире.