Карочка, дай Бог тебе здоровья! Наберёшь, как будешь в Выборге?

Конечно, Галь. Не беспокойся)

Её взгляд упирается в ещё одно фото, которому уже несколько лет. На нём Давид, стоящий сзади и одетый в одну из своих явно обожаемых кожаных курток, приобнимает сидящего в солидном кресле пожилого мужчину в классическом деловом костюме и с аккуратно подстриженной бородой.

Это явно отец — и Каролина вдруг понимает, что уже видела этого мужчину раньше.

И не просто видела.

Время от времени этот мужчина заходит в тот же зоомагазин, что и она.

В последний раз, когда они там столкнулись, на кассе сломался терминал, а у Каролины не было с собой наличных денег. Раздосадованная, она уже хотела было развернуться и отправиться на поиски другого зоомагазина (не оставлять же Джейн без ужина), когда мужчина вдруг остановил её.

— У меня есть наличные, — сказал он. — Давайте я расплачусь.

— Я тогда вам сейчас переведу, — пообещала она. — Спасибо большое.

— Да что вы, не за что, — мужчин улыбнулся одними уголками губ. — Какая у вас собака?

— Эрдельтерьер, — она тоже улыбнулась. — Девочка.

— Ну, эрдельтерьер — это серьёзно, — кивнул мужчина. — Знаете, мне тоже ужасно хочется завести собаку. Но мне совершенно некогда её выгуливать. Так что вот, — он кивает головой на пакет кошачьего корма в своей руке, — держу кота.

— Кот — это тоже здорово, — ответила она.

Мужчина расплатился и явно собрался уходить, когда он окликнула его.

— Вы не дали мне номер карты или телефона, — сказала она, но мужчина жестом остановил её.

— Пусть это будет подарок для вашего эрдельтерьера, — ответил он. И добавил: — Девочки.

Она хотела было возразить, но мужчина улыбнулся и вышел.

Каролина не успела его догнать.

— О, Рыбацкое, надо же…

— У вас кто-то живёт там?

— Да. Мой отец.

Отец в Рыбацком. Конечно.

Мир тесен.

Порой он даже теснее, чем можно было бы себе вообразить.

Галина снова благодарит её и прощается, и Каролина продолжает прокручивать страницу.

Её взгляд упирается в пост с фото, на котором — две красивые, ухоженные и совершенно беспородные кошки.

Отчего-то этот пост её особенно трогает.

Она берёт телефон и открывает в нём своё расписание.

Суббота отлично подойдёт, думает Каролина.

Она дотрагивается было до иконки мессенджера, но тут же передумывает.

Она напишет ему завтра.

Промотав страницу Давида в самое начало, Каролина кликает на «добавить в закладки» и быстро сворачивает окно.

Предварительно постучавшись, Давид осторожно дёргает ручку двери её кабинета — так, словно боится оторвать.

Она назначила встречу на субботу, именно на субботу — и этот факт сам собой сеет в его душе то, что в народе принято называть «плохое предчувствие».

Дверь поддаётся, и он осторожно заглядывает в кабинет.

Каролина Заболоцкая сидит за своим столом.

Её золотистые волосы сегодня внезапно распущены.

На ней то самое платье — чёрное в белый горошек.

Но отчего-то оно больше не пугает его.

Её белый халат висит на спинке стула — и ему отчаянно хочется, чтобы она его сегодня не надевала.

— Шаббат шалом, Давид, — говорит она, и он тут же начинает улыбаться в ответ, словно идиот. — Рада, что вы согласились встретиться в субботу.

Он пожимает плечами:

— Но ведь это… не работа. И для меня в радость.

— Вы пришли чуть раньше, я не успела надеть халат, — говорит она извиняющимся тоном. — Моё платье… оно не причиняет вам дискомфорта?

Он качает головой:

— Нет, нет. Оно… оно вам очень идёт. К тому же, это всего лишь… платье.

— Рада это слышать, — говорит она и затем добавляет: — Садитесь.

Он осторожно опускается в кресло напротив неё. Она тянется было к белому халату на спинке, но затем вдруг передумывает.

— Вы сегодня один у меня, — говорит она. — Все остальные записи внезапно отменились.

— По… понятно, — он нервно проводит рукой по щеке. Он не побрился — как обычно в субботу.

И теперь отчаянно надеется на то, что ей это действительно нравится.

Какое-то время она молча смотрит на него. Он тоже смотрит — выжидающе. Он надеется услышать вопрос — как всегда. Но вместо этого она вдруг произносит:

— Мне нужно сказать вам кое-что.

Внутри у него всё обрывается.

«Сказать кое-что». Конечно.

Нужно было держать язык за зубами и не задавать ей глупых вопросов в прошлый раз.

Глупых — и бессмысленных.

Он так и знал.

— Давид, — тем временем продолжает она, — я проанализировала свою работу с вами, — он напрягается — ещё сильнее, а она говорит дальше, — и пришла к выводу, что не могу больше работать с вами как психотерапевт. Я, разумеется, выпишу вам рецепт на препараты и со своей стороны хочу, чтобы вы продолжали лечение, но…

— Каролина! — он вскакивает с места, не в силах сдержаться. — Каролина, пожалуйста…

— Давид, сядьте, — мягко говорит она. — Сядьте и успокойтесь. И дайте мне договорить.

— Каролина, простите, я знаю, я всё испортил, но…

— Да замолчите вы наконец!

Он замолкает — по инерции — и она наконец продолжает:

— Давид, я не могу больше работать с вами как психотерапевт, потому что воспринимаю вас иначе. Не как врач пациента… то есть — не только так. Я слишком вовлечена эмоционально в ситуацию… и в вас. Будь ваш дед жив, он бы тоже сейчас сказал…

— Да при чём тут мой дед! — выпаливает он, снова вскакивая. — Каролина! Ради бога, простите мне ту чушь, что я вам наговорил, и, если вы сможете забыть об этом…

Она смотрит ему в глаза.

— Я сказала, что слишком вовлечена в вас эмоционально, — повторяет она. — Вы меня вообще слышите? — он обескураженно молчит, и она продолжает: — В прошлый раз вы спросили меня, могли бы вы понравиться мне как мужчина, — и уже неоднократно извинились за это. Я могла бы сейчас обидеться, но я вас понимаю. Я не могу и не буду более видеться с вами как врач именно по той причине, что я хотела бы видеться с вами иначе.

Его сердце начинает бешено колотиться.

Она хочет видеться с ним иначе…

Она хочет…

Ошарашенный, он подходит к ней. Она поднимается с кресла.

Он берёт её руку. Она не противится. Он сжимает её в своей. Её пальцы тонкие и хрупкие.

И — такие же жёсткие, какими показались ему в тот самый первый день на кладбище.

Она смотрит на него не отрываясь. Её голубые глаза кажутся глубокими, как омуты.

— Идём отсюда, — говорит она. — У меня и правда нет сегодня больше пациентов. Я велела администратору никого не записывать, чтобы никто не стал нам мешать. Идём, — он молча кивает, и она заканчивает: — И давай на «ты» уже наконец.

Он тихо смеётся:

— Я так привык тебе «выкать».

— Отвыкай, — говорит она. Их пальцы вновь переплетаются.

Его дыхание наконец восстанавливается, и он начинает отчаянно соображать, куда её можно сейчас пригласить.

Туда, куда ему действительно хотелось бы, пока, вероятно, нельзя.

Окинув её быстрым взглядом, он вдруг отчётливо понимает одну вещь.

Это платье сидит на ней идеально.

Так, как ни на ком другом.

Они гладят пальцы друг друга, сидя за столиком в кафе.

Её рука такая же жёсткая — но теперь она горячая.

Говорить им хочется тоже; им нужно узнать друг о друге столь многое и в то же время так неловко задавать вопросы, что порой повисают паузы, но пальцы их всё это время продолжают соприкасаться, переплетаться, гладить.

— Ты левша? — спрашивает она, внимательно наблюдая за ним.

— Да, — кивает он, довольный, что она заметила. Всё это время он держал бокал в левой руке, но люди редко обращают внимание на подобные мелочи — ровно до того момента, пока он не начнёт писать от руки. — Вроде как отец подумывал меня переучить, но дедушка отговорил его от этой светлой мысли.

— Я давно заметила, — говорит она. — Ещё на сеансах.

Он польщён. Но сейчас ему не слишком хочется говорить о себе. О нём они слишком много говорили на тех самых сеансах. Ему хочется говорить о ней. Спросить, сколько ей лет, какую музыку она любит, какие фильмы смотрит, и многое другое. И пока он смекает, с чего именно лучше начать, она сама продолжает разговор.