Дана, по общему мнению, воспринимала происходящее как-то необычно — не совсем так, как все этого от неё ожидали. Необычность эта заключалась в полном и безоговорочном принятии ситуации, словно Дана разом утратила способность удивляться, и доверяла всему происходящему безмятежно и с легкостью. Да и вообще, она была в эти дни совершенно спокойной, настолько, что в какой-то момент Скрипач не выдержал, и спросил:

— Слушай, чего с тобой такое?

— А что со мной? — не поняла Дана.

— Тебя словно в вату завернули, — сказал Скрипач. — Тебе что, всё равно?

— Не поняла, — призналась Дана. — В смысле, всё равно?

— Происходит очень много всего, — сказал Скрипач. — Даже, скажем так, слишком много всего, и это всё отнюдь не веселое.

— Я вроде бы не веселюсь, — пожала плечами Дана.

— Я не об этом, — покачал головой Скрипач. — Дело не в веселье.

— А в чём тогда? — снова не поняла Дана.

— Ты не боишься? — напрямую спросил Скрипач. — Тебе что, совсем не страшно?

— Нет, — она покачала головой, и улыбнулась. — Совершенно не страшно. Просто я для себя всё решила.

— Вот теперь я не понял, — сказал в ответ Скрипач.

— Ну… так. Я для себя кое-что решила, — Дана задумалась. — Долго думала, ну и вот.

— Не объяснишь? — спросил Скрипач.

— Могу попробовать. Понимаешь, я волновалась сперва, но потом вдруг ощутила, что это всё — замкнутый круг, из которого мне не вырваться. Никому из нас не вырваться. И когда я это поняла, ко мне вдруг стали приходить воспоминания. Всё новые и новые. Ну, то есть они не новые, — тут же поправила сама себя Дана. — На самом деле они как раз очень даже старые, но всё равно, раньше-то их не было, а теперь они есть. Я словно… я была ими всеми, рыжий. Понимаешь? Всеми, одновременно. И всегда все их воспоминания заканчивались одинаковым образом.

— Чем? — спросил Скрипач, хотя уже понял, что услышит в ответ.

— Смертью, — ответила Дана. — И дорогой, на которой они оказывались. Дорогой, ведущей в бесконечность, дорогой на склоне, дорогой между горами и морем. Понимаешь? Я была ими всеми, и, наверное, я помню понемножку — от каждой. Лица, имена, истории, боль, радость. И я — всего лишь фрагмент, звено в цепочке, которое по какой-то случайности просто длится чуть дальше, чем должно. Ведь это так? Я права?

— Наверное, — кивнул Скрипач. — Но что ты помнишь?

— Очень многое, — Дана вздохнула. Села за кухонный стол, на своё, ставшее уже привычным, место. — Я помню… помню, например, лица, нарисованные в альбоме какой-то девочкой; помню, как горел самолет, в котором была женщина за штурвалом; помню, как вышла на берег пасмурным осенним утром, и успела увидеть, как взорвался воздушный корабль; помню, как рисовала коней на обрывке бумаги, коней и цветы; помню, как боялась сделать шаг, потому что там, под ногой, могла оказаться мина; помню, как играла музыка, очень красивая музыка, и я почему-то знала, что она важна; помню, как стояла у доски в аудитории, и писала какие-то формулы, а студенты в это время смотрели на меня с удивлением; помню, как лежала в кровати, а за окном, заклеенном бумагой крест накрест, взрывались снаряды; помню, как стояла в нелепом пальто на холодной улице, и смотрела кому-то вслед; помню, как молилась днями и ночами о тех, кто про меня уже и не помнил; помню, как плакала, и глотала таблетки одну за одной, сидя на земле, в осеннем лесу, ночью, под проливным дождем; помню, как кто-то кричал на меня, а я молчала, и тряслась от страха; помню, как старая кошка сидит у меня на руках, а я глажу её по спинке; помню, как ревет сирена, и взлетают в небо ракеты, я стою, смотрю, и мне внезапно делается легко-легко, потому что я знаю — еще несколько мгновений, и я снова окажусь на той старой дороге, под деревьями, дороге, ведущей в бесконечность…

Дана говорила, отрешенно глядя в стену, и внезапно вдруг словно опомнилась — на неё сейчас, оказывается, смотрел не только Скрипач, за это время в кухне каким-то образом оказались Лийга с Итом, которые тоже смотрели на неё едва ли не с ужасом.

— А ещё я помню имена, — совсем уже беззвучно произнесла Дана. — Тысячи тысяч имен. Они словно сливаются сейчас в одно огромное имя, потому что звучат одновременно, со всех сторон. Словно все эти женщины разом ответили на вопрос «как тебя зовут». Некоторые я даже могу различить.

— И какие же? — спросил Ит.

— Эссен, Оливия, Марта, Варвара, Соня, Керме, Адана, Лэм, Катарина, Лоус, Фид, Киую, Романа, Лала, Вэ-Дза, Рина, Тани… Ит, если я буду перечислять их все, это займет вечность, — Дана вздохнула, опустила взгляд. — Какие-то повторяются, какие-то нет. Наверное, так надо.

— Адана? — переспросил Ит. — Ты сказала — Адана?

— Да, это та женщина, которая смотрела на то, как взорвался корабль, — равнодушно сказала Дана. — Мы с ней, кстати, немного похожи. У неё, кажется, тоже была восточная кровь, но не такая, как у меня. И она, как Лийга, любила платья. Длинные платья, там все такие носили, но она носила платья модные и дорогие, ей по статусу было так положено. Ит, можно я закажу себе платье? — вдруг спросила она.

— Можно, — кивнул Ит. — «Осень в холмах».

— Что? — не поняла Дана.

— Про эту женщину, о которой ты сказала, была постановка. Давно. Несколько тысяч лет назад. Постановка — это как фильм, только гораздо объемнее и больше. С живыми актерами, не нейро-моделями. Лин и Пятый видели эту постановку, а потом случайно нашли мир, который, как позже выяснилось, был в самом начале этой истории. Вот такая красивая сказка. Если это, конечно, сказка.

— Бывает, — пожала плечами Дана.

— Бывает, — согласился Скрипач. — Но ты так и не сказала, почему ты стала такой спокойной?

— Я просто приняла всё это, — объяснила Дана. — Потому что это неизбежность. А не страшно мне из-за того, что когда я умру, если умру, я окажусь на этой дороге. Там, где я уже была. И может быть, даже найду свою кошку. Этого не изменить, а если не изменить, то зачем волноваться?

— Ты сумасшедшая, — покачала головой Лийга.

— А ты разве нет? — удивленно приподняла брови Дана. — Если бы ты не была сумасшедшей, ты бы не согласилась на это всё. Тебя бы выпустили, и ты об этом знаешь. Но ты здесь. О чем-то это да говорит.

— Логично, — кивнула Лийга. — Да, я здесь тоже не просто так. И, наверное, ты права, потому что я тоже приняла то, что происходит.

— В общем, все всё приняли, как я понял. Поэтому бороться будем только мы, — констатировал Скрипач. — Ладно, давайте, ищите платье, а мы пойдем дальше вкалывать.

— В каком смысле? — не поняла Лийга.

— Во всех, — ответил Скрипач, вставая. — Надо обезболиться, и работать по теме. Потому что, как вы понимаете, никто за нас ничего не сделает.

— Я бы сделала, но я не знаю столько, сколько знаете вы, к сожалению, — вздохнула Лийга.

— Что и требовалось доказать. Может, оно и к лучшему, — заметил Скрипач.

Тела сдавали ужасающе быстро, и если на начальной стадии терпеть происходящее было возможно без особенных проблем, сейчас — это становилось порой просто невыносимо. Ит с ужасом ощущал, что силы уходят всё быстрее и быстрее, а препараты перестают работать, поэтому приходилось постоянно, буквально ежедневно, поднимать дозы. На такие мелочи, как ихтиоз, они уже не обращали внимания, потому что на сцену вышли главные игроки, такие, как асинхронизация работы малого и большого сердец, имевшая, как следствие, отёки и спазмы сосудов, взбесившиеся надпочечники, и нарастающие изменения по крови, следствием которых стала быстро прогрессирующая хрупкость сосудов. Ит, выходя из кухни, задел рукой дверную ручку, и на руке через час возник синяк размером с две ладони. Происходящее являлось тотальным гормональным сбоем, к тому же ситуацию осложнял конфликт с гормональным фоном по человеческой линии, и конфликт этот, по мнению Ита, мог привести к развитию аутоиммунного заболевания. Пока что — мог, ещё не привел, поэтому подавлять иммунитет они не стали, но препараты, которые для этого нужны, всё-таки купили. На всякий случай.