— Я не видела свою дочь с того момента, как она сбежала с тобой, — почти шепчет Анина мама. — А в приложении слежки её телефон не появлялся. Мне больше не приходили сообщения о её местоположении.

И почему-то теперь я верю, что исчезновение Ани не её рук дело. В глазах этой женщины растерянность сменяется паникой. Её взгляд хаотично скользит по комнате дочери. Пальцы сильнее сжимают мокрый ворот рубашки. Бледнея с каждой секундой, мать Ани начинает дышать чаще.

А ведь было бы даже проще, если бы она кричала, что это она увезла и спрятала свою дочь подальше от меня, гадёныша.

Когда я ехал сюда, то рассчитывал на такой сценарий. Он был мне понятен. А теперь что? Куда мне?

Подойдя к письменному столу, я пишу карандашом свой номер телефона прямо на методичке по истории гражданского права. Маловероятно, что его наберут, но всё же…

— Это мой номер. Позвоните, когда хоть что-то станет ясно. Я вас просто по-человечески прошу. Ваша дочь очень дорога мне, — хриплю я, перед тем как покинуть комнату Ани. — А ещё лучше напишите заявление в полицию.

Её мать даже не двигается. Застыла статуей у шкафа. Лишь выйдя в коридор, я слышу её всхлипывания, переходящие в завывания.

А что остаётся мне? Вернувшись в машину, я сразу достаю свой телефон.

На Аниной страничке в соцсети нахожу среди друзей только одну Соню. Ту самую мелкую блондинку, что я несколько раз видел в компании с Аней.

Я хочу написать этой Сонечке Трофимовой. Задать прямой вопрос: не знает ли она, где Аня? Но стоит взглянуть на последнее опубликованное фото, как такая потребность отпадает.

Эта Трофимова два часа назад сделала селфи на фоне какого-то моста с подписью: «Жаль, что поезд домой вечером. Питер — любовь».

Боль в висках уже не просто пульсирует, а грозится разломить черепушку. В груди оседает мерзкое чувство страха. Часть меня отчаянно не хочет вообще принимать происходящее за реальность. На хрен мне такая реальность?

А другая осознаёт — ничего хорошего не жди. Кажется, кошмар только начинается…

Глава 49

Глава 49

Мне ещё никогда так не хотелось спать. Вот чтобы сил не было даже попытаться перевернуться на другой бок. Ноги, руки, голова словно из свинца.

И мои мозги, похоже, из него же. Я с трудом открываю глаза, а перед ними всё плывёт. Я даже не понимаю, что происходит.

Почему вместо гостиничных обоев в полоску или татуировки стрелы на спине Тима я вижу кирпичную стену? И почему такой тусклый здесь свет? В нашем номере так не было.

Но всего через секунду в голову стремительно влетают жуткие воспоминания.

Полина. Разговор. Её машина. Кофе… Боже, какая же я идиотка!

Издаю стон. Хочу дёрнуться, но боль обжигает запястья. Это помогает проснуться окончательно и сфокусировать взгляд. Осматриваю себя. Одежда на мне, обувь тоже, ноги упираются в стену с железной сеткой, а сама я лежу на какой-то подстилке, кинутой на деревянные ящики.

Я хочу сесть, но руки не дают это сделать. Поднимаю взгляд — мои запястья обвиты пластмассовыми хомутами, что привязаны к трубе над моей головой.

— Анечка… — слышу своё имя, произнесённое рядом нараспев, и замираю. — Проснулась, овечка.

Меня гладят по затылку, а потом перед глазами появляется Полина.

— Пришла в себя? — хмыкает она, перебирая мне волосы.

В груди вспыхивает злость. Я опять дёргаюсь, намереваясь ответить этой суке, но слышу только свой невнятный стон. У меня не выходит разомкнуть губы. Двигаю мышцами лица и просто мычу.

— Да-да, ротик твой заклеен, чтобы не орала и местных алкашей не пугала, — невозмутимо улыбается Полина. — Долго же ты спала. Почти сутки. Видимо, я чуть-чуть переборщила с дозой снотворного.

Её слова ошарашивают. Перестаю мычать и не моргая смотрю на Полину. Почти сутки? Но пугают не только её слова, но и взгляд. Глаза широко распахнуты, и в них кипит чистая ненависть. Перестав гладить меня по голове, Полина наклоняется к моему лицу.

— Знаешь, Анечка, я поняла, что фортуна всегда на моей стороне. Всё так гладко и быстро получилось. Даже сама не ожидала. Я думала, что придётся долго к тебе подбираться, что-то изобретать, но мы с тобой как паучок и муха. Я лишь приготовила паутину. Ты сама попалась.

Я беспомощно дёргаюсь: связанные руки пронизывает боль от врезающихся в кожу хомутов, а ноги ударяются о железную сетку. По этой тёмной конуре разносится громкий лязг.

— Тише, — хмыкает она и склоняется надо мной ещё ниже. — Ты и правда думала, что я просто так оставлю тот разговор на парковке? — Петрова кривится и понижает голос. — Я всё помню. И если ты терпишь унижения, то я — нет. Решила, что можешь показывать своё превосходство надо мной? Приехала с Гориным… — сквозь зубы говорит Петрова. — Признаюсь, если бы он решил трахать после меня кого-то другого, например, ту же Красно, я бы злилась, но всё поняла. Объективно у неё и грудь побольше, и жопа круглее. Но ты… — Она замолкает.

Осматривает меня, а потом резко запускает ладонь в мои волосы. Сжимает их и дёргает так, что я распахиваю глаза и приподнимаю голову, издав стон от боли. Я бы точно закричала, если бы только могла открыть рот. Полина шипит мне в лицо, брызжа слюной:

— Я не позволю, чтобы за моей спиной шептались и говорили, что Горин с тобой, потому что я хуже тебя.

Я хочу завопить: «Пусти!», но опять мычу. Просто в этот раз громче.

Кожу затылка жжёт, чувствую, как от боли в уголках глаз собираются слёзы беспомощности и страха. Я прикована к трубе, не могу ни кричать, ни даже толком пошевелиться, но не отвожу взгляда от лица Полины, скалящей зубы.

— Тогда, на парковке, — она продолжает шипеть, — я ведь предлагала тебе решить всё мирно. Встала бы на колени, попросила прощения. И всё было бы хорошо.

«Ты больная!» — проносится у меня в голове, а Петрова улыбается в ответ на моё мычание.

Снова дёргаю связанными руками, но приходится застонать: пальцы Полины тянут мои волосы, заставляя меня вскинуть подбородок.

— Ш-ш, без резких движений, — усмехается она. Вижу и чувствую, что эта чокнутая наслаждается моей беспомощностью, болью и страхом.

Я растеряна. Напугана. Рот и горло горят от желания кричать. Тело почти не ощущаю. Сжав кулаки и стиснув зубы, лишь дышу глубоко, смотря прямо в лицо Полины. В таком густом полумраке мне кажется, что оно потеряло человеческий облик. Сейчас звезда ТикТока похожа на мерзкое существо с горящими ненавистью глазами.

Держа меня одной рукой, другой Полина лезет в карман джинсов и достаёт крошечный пакетик со светлым содержимым.

— Знаешь, что это? — Она трясёт им прямо перед моим носом. — Волшебный порошок. Растворяется в воде, а ещё лучше — в алкоголе. Попробуешь его и будешь готова давать во все дырки. И тебе будет очень приятно. Скоро придут ребята, которые любят так веселиться. Снимут всё это на камеру. И как ты думаешь, Горин захочет посмотреть такое кино?

Я часто дышу через нос. Тошнота ползёт по горлу, желудок сжимается. Я наконец осознаю, что задумала Полина. Изо всех сил мотаю головой и мычу. Хочу орать: «Не надо!»

— Надо-надо, — Петрова расплывается в жуткой улыбке, словно слышит мои мысли. — Ты должна знать своё место. И я тебе покажу, где оно. Ты просто поймёшь, что ты жалкая и ничтожная. Ходить с гордо поднятой головой не будешь. И к Горину ты не подойдёшь больше. Ты будешь молчать. А откроешь свой рот и расскажешь, где была, — она проводит пакетиком с порошком по моих заклеенным губам, — твоё кино попадёт на все порносайты.

Хватка пальцев Полины на моих волосах резко ослабевает. Она отпускает меня, а я роняю голову назад, на свои руки, вытянутые вверх.

Только сейчас чувствую, что всё моё лицо в слезах. Инстинктивно хочу схватить ртом воздух, но пространство опять заполняется моим мычанием. Пульс бьётся в висках, а страх становится уже осязаемым. Меня как будто сдавливают под прессом.

— Кстати, ты очень вовремя поссорилась с мамой и ушла из дома. Вряд ли она удивится, что вчера ты не ночевала в своей кроватке.