Но перед самой калиткой моё тело будто свинцом наливается. Я замедляю шаг, а вот пульс во мне, наоборот, становится неуправляемым.
Между рёбер жутко печёт. И это жжение — ощущение злости. Какой-то грызущей ярости. Мне очень хочется закричать. Вот прямо здесь, посреди тёмного двора и полулысых садовых деревьев.
Я хочу кричать от обиды. И я знаю, кому выплеснуть всё, что скопилось у меня в груди. Или это чувство взорвётся во мне. Я ведь делала всё правильно. Я хотела помочь. Разве я заслужила?
Резко развернувшись на пятках, я, всё так же спотыкаясь, несусь обратно к веранде. Рывком открываю дверь. Застаю Тимура у стола, хлещущего пиво из горла бутылки.
Воздух плывёт, а перед моими глазами вспыхивают яркие круги. Я делаю два широких шага вперёд. Выхватываю бутылку у Тимура прямо из рук.
Проходит полсекунды, и по веранде разносится звон разбитого стекла. Боже. И это такой приятный звук. Я отправила эту чёртову бутылку на пол, и веранда тут же заполняется запахом хмеля.
Тимур ошалело отшатывается. Его глаза округляются, а я… Я бы врезала ему по морде, если умела бы драться. Во мне столько злости и обиды, что нет таких единиц измерения, чтобы знать её объёмы. Я больше не я, а одна сплошная обида, которая так и рвёт моё тело на части.
— А знаешь что? — шиплю я, сжимая кулаки. — Это не я должна идти на хрен, а ты. Ты неблагодарная свинья. Невоспитанное хамло и эгоистичный мудак. И знаешь кто из нас двоих более жалкий? — спрашиваю ядовито и, взяв демонстративную паузу, тыкаю в Горина указательным пальцем. — Ты. Если со мной что-то случится, то в мире точно найдётся несколько человек, которые будут думать и переживать обо мне. А кому нужен ты? Кто за эти дни написал тебе? Дай угадаю. Никто? Ты даже своей семье не нужен. Ты никому не нужен, Тимур Горин. Ни-ко-му.
И да. Я выплёвываю это с нескрываемым наслаждением. Слова рвутся из меня потоком, который жжёт откуда-то из глубины души, пока Тимур просто моргает. Сейчас он смотрит куда-то сквозь меня. А я достаю из своего рюкзака его худи и швыряю ему прямо в лицо. Тимур даже не шевелится. Кофта беззвучно падает на пол к осколкам от бутылки.
— Я даю тебе день, чтобы ты убрался отсюда, — громко и чётко заявляю я, дыша часто и судорожно.
Не жду никаких слов и действий от Тимура. Я разворачиваюсь и ухожу. Только в этот раз сама, а не потому что меня послали.
Правда, ухожу я, глотая жутко горькие слёзы. Я ошиблась. Никаких колючек Тимур не терял. Он просто наточил их и запихнул мне под рёбра. Наверное, поэтому так больно где-то в груди.
*бич-пакет — сленг, означает лапшу быстрого приготовления.
Глава 30. Тим
Глава 30. Тим
Ключом от машины я поддеваю железную крышку на горлышке. Издав характерный щелчок с шипением, она отскакивает и летит на пол. В темноте мне не видно куда, да и как-то срать.
Расхлябанно развалившись на диване, я кидаю на него уже ненужные ключи от тачки и хлебаю из горла пиво, ощущая, как горчит на языке. Какая это по счёту бутылка? Шестая?
Ну и чёрт с ним. У меня есть ещё три порции дешманского пива, купленного в местном магазине. Но сейчас у меня такое отборное говно в душе, что плевать, чем его заливать.
Сейчас я не чувствую привычную ломоту и тяжесть в теле после боя. У меня не горят костяшки пальцев, которые несколько раз прочесали по морде того барыги. Я не ощущаю привкуса удовлетворения от выигрыша.
Я развалился на старом скрипучем диване в темноте, уставившись глазами в потолок и просто хлещу бухло. А по моей голове, как отбойными молотками, стучат слова этой девчонки.
«Ты никому не нужен, Тимур Горин…»
— Да прям там… никому, — зло усмехаюсь себе под нос и просто присасываюсь к бутылке пива.
Дешёвое пойло ощутимо заполняет мой пустой желудок. Он аж сжимается и громко урчит. Надо бы пожрать, но бич-пакет так и стоит на столе. С каждым глотком меня всё сильнее размазывает по дивану. С момента, как Аня ушла, я лениво глотаю пиво.
Бутылка опустошается наполовину через несколько секунд. Ставлю её на пол и утыкаюсь взглядом в потолок, на котором движется тень от веток деревьев за окном.
«Никому», — монотонно повторяется и повторяется голосом Ани в моей башке. Он словно идеально заточенный нож всё полосует и полосует меня изнутри.
Моё дыхание учащается, потому что лёгкие будто бы не кислородом заполняются, а её словами:
«...никому...»
«...никому...»
Правильная белобрысая девчонка... И её правильность — это отрава. Её желание помочь — хуже равнодушия.
Даже сейчас в моём подсознании Аня раз за разом тычет в меня пальцем, называет мудаком, кривит лицо и губы, но, твою мать, взгляд её всё равно полон боли. Чистой и слишком искренней.
Я фыркаю, вспоминая, как она разоралась на меня. Чуть ли не ногами топала. Не понравилось ей, как с ней разговариваю? А мне нравится, как она разговаривает со мной?
Как с маленьким: нянчится, указывает. Мне? Указывает?
Я сжимаю пальцы в кулак, вдавливаю их в ладонь так, что жилы на моих руках колом становятся. И челюсть моя стискивается до того, что слышу у себя в ушах, как зубы трутся друг о друга.
Кто мне эта Аня, чтобы тыкать в меня пальцем? Кто она мне, чтобы сейчас её голос сверлил меня изнутри?
Моё накачанное хмелем тело резко напрягается. И я так же резко принимаю вертикальное положение, вскакивая с дивана. Перед глазами тут же всё становится в хоровод: тени, свет, очертания мебели на этой чёртовой вёранде. Слышу глухой стук о пол. Кажется, на него шмякнулась недопитая бутылка пива.
— Мля… — произношу с шипением. Присаживаюсь на корточки и, пока всёпляшет перед глазами, шарю руками по полу. — Сука! — Перед диваном уже озеро из пива.
Поднимаюсь обратно на ноги, вытирая мокрые руки о джинсы. Вокруг всё равно ещё плывет, но я цепляюсь взглядом за стол. Я вижу цель. Я иду к цели.
Но эти несколько шагов до него выходят как приключение. Веранда почему-то накреняется, отшатнув меня в сторону. Ударяюсь обо что-то плечом. Ещё шаг — пространство делает кувырок, швыряя меня вперёд. Успеваю ухватиться руками за край стола. Кровь лавиной приливает к моей башке, а вместе с ней снова:
«Ты никому не нужен, Тимур Горин…»
С чего вдруг я должен слушать какую-то девчонку, которую жестоко травит сборище недоумков?
— Заткнись. Заткнись… — бормочу я, качая головой.
Хочу вытрясти из неё и эту белобрысую девчонку, и её голос. А он всё глубже просачивается в меня. Разъедает до трясучки в теле. Вскрывает то, что я не хочу понимать и принимать.
«…никому не нужен, Тимур Горин…»
И это решила какая-то Аня Просветова? Святость сия мира?
Пульс неожиданно разгоняется до бешеных ударов за один миг. И кровь в моих венах закипает, а перед глазами всё рассыпается на яркие вспышки.
Я хватаюсь за стол ещё крепче и через меня словно проходит взрывная волна. Один взмах руками, и по веранде разносится оглушающий грохот и звон разбивающегося стекла. Стол перевёрнут, из пакета рассыпались эти чертовы бабки, разлетевшись по веранде, а я дышу посреди неё как загнанный зверь.
Не помогает. Образ широко распахнутых карих глаз и носа в веснушках лишь становится ярче и чётче в моей голове. В нём слишком много чистоты. И я бешусь от этого. От этой правильности и неуёмной доброты.
И мне уже хочется разнести всё к чертям собачьим. Я не в ладах с собой. Злость в каждом атоме моего тела и клетке. Мне не избавиться от неё. Она слишком долго врастала в меня, становилась неотъемлемой частью моей долбаной жизни. Я привык так жить, прятать её глубоко в себе, пока не появилась эта девчонка.
— А кому нужна ты, Аня Просветова?! — ору, пока шатаюсь по грёбаной веранде, спотыкаясь, сбивая всё, что попадается мне на пути. — Я не просил тебя о помощи! Сама ты жалкая! Твоя помощь мне на хер не нужна! И жалость твоя тоже! А? Аня?! Слышишь, не нужна!
