— Мы же и так уехали… — бормочу я.
— Нет. Вообще уедем отсюда.
И до меня доходит… Это ведь предложение сбежать, да? Я распахиваю глаза — насколько это можно сделать опухшими щёлками — и настороженно замираю, слушая, как ровное дыхание Тима теряется в моих волосах.
— Как уедем? — спрашиваю тихо и даже перестаю плакать.
— На машине.
— Куда? А учёба? А деньги?
— Завтра сядем и на свежую голову решим, куда можно поехать. Да и что мешает тебе учиться где-то в другом университете? Денег на первое время хватит. А если поучаствовать ещё в парочке боёв, то…
— Нет, Тим! Никаких боёв! — сипло восклицаю я, вздрогнув.
— Хорошо-хорошо, — покорно соглашается он, целуя меня в затылок. — Значит, найду просто хоть какую-то работу. Может, у меня не семь пядей во лбу, и я не стану крутым адвокатом, но руки-ноги-то есть. Что нам терять, Ань? Возвращаться к отцу я не собираюсь. А ты… — Тим поглаживает пальцами тыльную сторону ладони — Я не хочу давить. Можно уехать хотя бы на лето. К морю, например, пока твоя мама не успокоится…
Я даже не успеваю нарисовать в своей голове то самое море, о котором заикнулся Тим. Упоминание моей матери не даёт мне этого сделать. Я снова слышу её слова и физически ощущаю на себе тот взгляд, наполненный отвращением.
В груди колет. Глаза болезненно щиплет. Прямо в сильных горячих руках Тимура я сжимаюсь в комок.
— Мне так обидно… — я опять распускаю сопли: утыкаюсь лицом в подушку и судорожно всхлипываю.
— Я знаю, Ань… — сипло шепчет Тим. Он прижимается ко мне всем телом. Ведёт носом по волосам. — Я знаю, что это за чувство...
***
Удивительно, как успело потеплеть на улице после нескольких дней, безвылазно проведённых в гостинице. На деревьях буйствует зелень, на городских клумбах полно тюльпанов, и воздух наполнен ароматом цветущей черёмухи.
А я кутаюсь в широкое серое худи Тима. Пришлось одолжить у него кое-что из одежды. Более или менее чистыми остались только мои джинсы. Свою толстовку, повалявшуюся на пыльном полу веранды, я постирала и оставила сушиться в номере отеля.
Теперь я иду по тротуару в уютно безразмерном худи, пахнущем Тимуром, щурюсь от яркого солнца, и эта шикарная весенняя погода меня особо не радует. Ведь я знаю, что сейчас добровольно собираюсь подать заявление об отчислении.
Я решила не ждать, когда меня вызовут забрать документы. Я заберу их сама. По собственному желанию, а не потому, что так захотела звезда ТикТока.
Я шла к этой мысли несколько дней.
Точнее, ночей, пока Тимур сопел у меня под боком. Спит он, кстати, невероятно забавно. Подкладывает под щёку ладонь и слегка выпячивает нижнюю губу. Всего пару недель назад я и представить не могла, что он может быть таким расслабленным и уязвимым. Такого Тима хочется тискать. От такого Тима не ждёшь, что он станет размахивать кулаками и выбивать из противников дух.
Но мне уютно с ним, каким бы он ни был. Даже хмурым и слегка отстранённым, потому что знаю: ночью он накроет меня одеялом по самый нос, чтобы я не мёрзла.
Я знаю, что за его колючками есть душа. Израненная. Больная. Но живая душа.
Эти три дня Тим просто был рядом. Когда я плакала, он обнимал. Когда отказывалась от еды, изображал из куска пиццы летящий самолёт. За эти три дня, проведённые в изоляции от мира, я вдруг поняла, что больше не выдержу никаких унижений. Ни от Петровой, ни от мамы. Они диктуют мне условия. Но я не хочу ни становиться на колени, ни сидеть под замком, слушая о том, что меня ждёт будущее проститутки.
Да и как вообще мои отношения с мамой докатились до этого: оскорбления, угрозы…
Я хочу хотя бы попробовать дышать свободно. Хочу просыпаться и не ждать с опаской того, каким образом меня могут сегодня унизить. Не прятать телефон, не шугаться в сторону, когда увижу разноцветные волосы или розовый пиджак. Не скрывать, что влюблена.
Я серьёзно обдумала слова Тима о поездке на море. Пускай не навсегда, а только на время. И чем больше об этом думала, тем сильнее внутри крепла мысль, что мне это нужно. Чёрт возьми, да я просто морально выдохлась.
Правда, Тим за вчерашний вечер раз сто спросил у меня: а точно ли я готова вот так сорваться и уехать?
Только решение уже принято: я пишу заявление на отчисление, а потом пробую попасть домой, чтобы собрать самые необходимые вещи. Сегодня моя мать должна быть на дежурстве. И даже если пересекусь с ней дома, то разговаривать хочу один на один. Без ушей Тимура.
Поэтому я тихо убежала из гостиницы утром, не став его будить. Тем более это была первая ночь после скандала, когда я не плакала, и Тиму не пришлось до утра убаюкивать меня бесконечными отвлекающими разговорами. Он спал крепче, чем младенец. Даже похрапывал. Оставив записку на тумбочке о своих планах на день, я сразу поехала в академию. Сейчас у моей группы как раз физкультура в бассейне, так что шанс встретить кого-то из одногруппников маловероятен. А Соне я объясню всё как-нибудь потом…
К кабинету декана я подхожу с ледяными ладонями. Как бы я ни храбрилась и сколько бы ни говорила себе, что при необходимости могу поступить в любой другой университет, это непростой шаг. Но приходится взять свой страх за руку и вместе с ним переступить порог деканата.
А ухожу я оттуда уже через пару минут. Именно столько времени требуется, чтобы написать заявление с просьбой отчислить меня по собственному желанию и отдать его секретарю. Она мне даже и слова не говорит, ни одного вопроса не задаёт. Лишь забирая лист с моим заявлением, дарит мне сочувствующий взгляд. Да и чёрт с ними! Зато мне как-то сразу дышать становится легче. Особенно когда моя альма-матер остаётся где-то за углом соседней улицы. Если я сюда и вернусь, то точно уже другой Аней Просветовой.
Направляясь к автобусной остановке, лезу в карман худи за телефоном. С того дня, как Тим увёз меня из Богудонии, я не включала его. И дело не в приложении, что отслеживает моё местоположение. Даже если бы мама устроила скандал в гостинице и попыталась увезти меня силой, я бы ни за что не вышла за пределы номера.
Все эти дни мне хотелось просто тишины, уединения, а не вздрагивать от звонков и уведомлений в мессенджерах.
Но включить телефон и сообщить Тиму, что скоро буду в гостинице, не успеваю.
— Аня! — голос за спиной заставляет не только остановиться, но и ощутить неприятный холодок в животе.
А на нервной почве возможны галлюцинации?
Сжав телефон в пальцах, я резко оборачиваюсь. Нет. Это не галлюцинации. А жаль. Потому что передо мной стоит Петрова, держа в руках подставку с двумя стаканчиками кофе. Ну и какого чёрта она не на физкультуре, а здесь?
— Привет. Как удачно мы встретились с тобой, — улыбается Полина.
Точнее, пытается улыбнуться, но получается лишь неестественно искривить рот. Да и в целом она выглядит как-то… не так. Вроде бы всё привычно яркое: джинсовая куртка, украшенная множеством нашивок с пайетками, синие брюки, футболка с принтом, разноцветные волосы, собранные в тугой хвост, а про очередные блестящие серьги и макияж можно и не упоминать. Но обычно от присутствия Петровой воздух пропитывается надменностью. А сейчас же она будто потерянная. Стоит и просто моргает наращёнными ресницами.
— Чего тебе надо? — спрашиваю грубо, положив телефон обратно в карман.
Прикусив нижнюю губу, Полина несколько секунд жуёт её, а потом как-то слишком неуверенно заявляет:
— Поговорить.
— Мы уже поговорили, — зато я уверена в своём ответе.
Разворачиваюсь, чтобы уйти, но через два шага спотыкаюсь от услышанного за спиной.
— Аня, извини.
Торможу на тротуаре. Снова оборачиваюсь, широко распахнув глаза. Смотрю на Полину, как если бы не её месте стояло привидение. Только стоит-то там не оно…
— Ты серьёзно? — непонимающе таращусь на Петрову.
— Так мы можем поговорить? — слишком настороженно интересуется она, чем окончательно вводит меня в ступор.
Петрова просит о разговоре? И, судя по её мечущемуся взгляду она действительно сейчас нервничает. Я же не могла попасть в параллельную вселенную? В чём подвох? И Полина пользуется моим обескураженным молчанием.
