— С парнями и я могу разобраться. Заговорят другое как миленькие.

Резко отпрянув от меня, Аня поднимает голову. Покрасневшие глаза смотрят на меня уж очень сердито.

— Не вздумай. Слышишь? Я запрещаю, — произносит она строго.

Недовольно выдохнув, я откидываюсь спиной обратно на своё сиденье. Запрещает она… А я согласиться с ней должен, да?

— Аня… — начинаю я так же строго, как и она пытается разговаривать со мной, но меня сразу же перебивают:

— Тим, пожалуйста! — Аня цепляется за мою руку и с силой сжимает на ней пальцы. В её жесте и голосе откровенная мольба.

Я уже нервно подёргиваю ногой. Ну как можно оставаться такой же хорошей и правильной, после того как Петрова решила так поднасрать?

— Да какая сейчас разница, какими способами действовать?! Тебя отчислить могут! — повышаю голос, чтобы достучаться до этой мисс ангельская упёртость.

— Ещё же не отчислили… — Аня вяло приподнимает уголки губ, хлопая слипшимися от слёз ресницами.

И вот как на неё кричать? Меня накрывает совсем другим порывом. Опять тянусь к Ане, резким движением запускаю ей в волосы ладонь и приближаю её лицо к себе.

— Иди сюда, — закрываю глаза и выдыхаю в приоткрытые губы.

Целую напористо, слизываю солёные слёзы. Языком толкаюсь в Анин рот глубже, получая робкий ответ. Чувствую, как она обмякает у меня в руках. Обнимает за шею. Льнёт ко мне. Проводит пальцами по моему затылку. Тело сразу реагирует на её прикосновения и тёплый вкус губ. Может быть, сейчас и неуместно, но у меня в паху всё напрягается. Голова сразу хмелеет… Да. Я скучаю по голой Ане в своей постели.

— Когда сможешь выбраться в Богудонию? — шепчу, прерывая поцелуй.

— Не знаю, — отвечает она смущённо. — Мама злится. Мне пока лучше побыть примерной дочерью.

— Прямо-таки примерной? — усмехаюсь и опускаю ладонь на изгиб Аниной талии.

Мне чертовски мешает этот грёбаный центральный тоннель в машине. Но я всё равно забираюсь пальцами под её рубашку и нагло провожу ими вверх до самого лифа. Я бы ещё с удовольствием и под ткань лифа забрался, но Аня блокирует мою ладонь. Она прижимает ее рукой к своим рёбрам.

— Ти-и-м… — осуждающе шипит она.

— Все боковые стёкла в машине затонированы. И на заднем сиденье тоже…

— Я так не могу…

Проглатываю в себя всё возбуждение. Знаю, что не может. Это я так… С глупой надеждой на свои влажные фантазии. Но без мучительного спазма у меня в яйцах не обходится. Перевожу дыхание и становлюсь галантным, а не голодным джентльменом. Возвращаю свою ладонь Ане на талию, положив её скромно поверх рубашки. Открываю глаза и сразу оказываюсь под прицелом сконфуженного взгляда Ани.

— Но, как сможешь, дай знать, — подмигиваю ей, а она наконец улыбается. По-настоящему. Не через силу.

И сама тянется к моим губам, но салон машины уже заполняется трелью телефона. И это звонят не мне. Аня меняется в лице за секунду. Улыбка и всё тепло в её глазах исчезают. Она сразу отодвигается от меня. Нервно приглаживает волосы и вздыхает:

— Это мама. Мне домой.

Я даже не успеваю опять хотя бы на пару секунд ворваться в её рот языком. Меня награждают поцелуем в щёку.

— Мы как-нибудь выкрутимся. — Ловлю Аню за руку, прежде чем она выскакивает на улицу из машины.

Аня улыбается, но теперь в её взгляде сплошная тоска. Когда захлопывает пассажирскую дверь, я наблюдаю за тем, как девочка в ветровке, прижимающая к себе рюкзак и пальто, бежит под моросящими каплями по тротуару вдоль подъездов…

Почему-то в моей памяти всплывает момент, когда я увидел её под проливным дождём на перекрёстке. Мокрую. Потерянную. Жалкую…

Тогда это было на грани какого-то отвращения и желания поморщиться.

Сейчас я тоже вижу Аню под дождём. Такую же потерянную и жалкую. Но теперь не могу отвести от неё взгляд. Под рёбрами сидит жгучее чувство, что её, потерянную и жалкую, я хочу защитить. И не только защитить. Я просто хочу её…

Вот так вот всё может меняться в этой грёбаной жизни.

Завожу мотор, только когда Аня скрывается за дверью своего подъезда. Выруливаю из узких улочек между типичными панельными многоэтажками и сразу собираюсь вернуться в Богудонию. Но в Ростове с приходом дождя неожиданно все водители моментально забывают навыки вождения, превращая даже самый прямой и широкий проспект в затор. И этот день не исключение. Я попадаю в длинную пробку на выезде из города. И уже около получаса моя машина почти не двигается.

В отличие от моих мыслей. Они прыгают по кругу. Только я знаю, что Аня ничего не сделает против этих гиен. Они сожрут и не подавятся. А в Ане столько доброты, что это скорее погубит её когда-нибудь, чем спасёт.

Да и семья Петровой слишком привилегированная. Неудивительно, что дрянь Полина решила отыграться именно на Ане. Против меня бы она никогда пошла. И никто бы не пошёл. Все думают, что мой папочка горой за меня встанет. Решит все мои проблемы…

Я неожиданно вязну в этой мысли. Зависаю в странном ощущении.

Решит. Все. Мои. Проблемы.

К голове обратно приливает вся кровь, что спустилась мне в штаны. Я даже не сразу сквозь шум в ушах слышу, что мне уже сигналят машины позади. Пробка сдвинулась с места, а я всё стою посреди дороги…

Я могу попробовать помочь Ане, только мне придётся наступить себе на горло.

***

Просто приехать сюда оказывается легче, чем сделать первый шаг к тому, что может спасти Аню от отчисления. Я не хочу и носа показывать из машины. Ноги как свинцом налились. От одного осознания, что мне нужно войти в дверь отцовского дома, желудок будто иглами прокалывает.

Сижу в машине, прильнув затылком к подголовнику сиденья, и смотрю на ливень, полирующий лобовое стекло. Через него вижу очертания чёртова особняка. Млять, как же я ненавижу этот дом. Что бы ни случилось в моей жизни, я буду его ненавидеть.

Я хочу свалить отсюда. Завести тачку, нажать газ в пол, проехаться по этим сраным клумбам и снова исчезнуть. Но уверен: моему отцу уже доложили, что я здесь. Да, у меня есть электронный ключ от ворот, но в том, что отец приказал их заблокировать, я уверен тоже.

Стук в боковое окно заставляет меня вздрогнуть и повернуть голову. В салон моей машины заглядывает один из охранников, одетый в чёрный дождевик. Нажимаю кнопку и опускаю стекло на двери.

— С вами всё в порядке? — спрашивает он. — Давно вас не было.

— Отец дома? — отвечаю хрипло вопросом на вопрос.

— Дома, — подтверждает охранник, продолжая заинтересовано осматривать мою машину изнутри.

Усмехаюсь и этой же кнопкой поднимаю стекло обратно. Что он там разглядеть-то пытался? Или отец попросил досмотреть тачку?

Как только оказываюсь снова отделённым от внешнего мира, понимаю: чем дольше сижу здесь, тем больше вероятность, что не заставлю себя выйти отсюда. И даже то, что я делаю это ради Ани, мне не поможет.

Я не хочу разговаривать с отцом. Не хочу видеть его. Там, в Богудонии, мне лучше. Я хотя бы не дышу ненавистью ко всему меня окружающему. Единственное, чем бы я сейчас с удовольствием воспользовался в доме отца, — это нормальный душ.

Да к чёрту. Перед смертью не надышишься.

Выхожу из машины под проливной дождь. Накидываю капюшон ветровки, а под её полы тут же забирается сырой воздух. Надо бы взять ещё какие-нибудь вещи из дома. Иметь одну футболку и одну толстовку не прикольно.

Но острая, как нож, мысль, приводит в чувство. Куда взять-то? Как только я переступлю порог этого дома, то, возможно, от Богудонии останутся лишь воспоминания. Хочу ли я этого? Сука, нет, конечно. Вечно я тоже по чужим углам не буду бегать, но и заканчивать всё так тоже планов не было. Но всё равно закрываю за собой входную дверь. И щелчок замка в ней как гильотина. Путь на свободу отрезан.

— Тимур Алексеевич? — В коридоре появляется наша горничная. Она спешно вытирает руки о фартук и испуганно смотрит на то, как я скидываю кроссовки. — А… Ужин уже закончился, но я могу накрыть вам отдельно, если хотите.