– Я для мадемуазель де Труа слишком беден и стар, – буркнул Леон. – И наверняка у неё в Париже есть поклонник, а может, и жених.

Бертран всю оставшуюся дорогу до замка продолжал шутить насчёт новых знакомых, столичных замашек де Труа и своей неуклюжести, а Леон ехал молча, низко склонив голову, и с грустью думал, что как бы ни было ярко и приветливо весеннее солнце, сердце его навек отдано печальной луне.

Кружат в парах и ангелы, и звери,

Каждый по-своему одинок.

Так и ты этой ночью откроешь двери.

Переступи порог!

Ясвена – Бал забвения

На своём веку Аврора Лейтон не могла припомнить такой тёплой, ясной и солнечной осени. Дни сменялись днями, листва на деревьях окончательно окрасилась в красно-золотые тона, но ещё и не думала облетать, дожди прекратились, и уборка урожая шла полным ходом. Небо по-прежнему было чистым, воздух стал прозрачным, как горный хрусталь, лучи солнца приветливо согревали землю, но вечерами им на смену приходил по-осеннему холодный и пронзительный ветер. В эти тихие дни у Авроры было множество дел: объезжать окрестные деревни, делать закупки на зиму, подолгу сидеть за столом при колеблющемся пламени свечи, подсчитывая доходы и расходы. С арифметикой она, слава Богу, всегда была в ладах и трудностей со счётом не испытывала, но от бесконечных рядов и колонок цифр начинало рябить в глазах, потяжелевшая голова клонилась книзу, и в неё начинали лезть непрошеные мысли, не имевшие никакого отношения к домашним хлопотам и ведению хозяйства.

Мысли эти всегда касались Леона дю Валлона.

Аврора уже давно перестала обманывать себя. Она больше не притворялась, что испытывает к бывшему капитану королевских гвардейцев лишь сочувствие и искреннее желание помочь ему, беспокойство о его состоянии и о его подчищенной, выхолощенной памяти. Нет, чувство, которое она испытывала, было куда более глубоким, тёмным и пугающим, оно исходило откуда-то из глубин её разума, и больше всего Аврору пугало то, что раньше она ничего подобного не испытывала. Это можно было целомудренно назвать желанием, но она предпочитала слово более честное и грубое – похоть.

За время своего недолгого брака Аврора успела лишиться невинности – и только. Виктор Лейтон был ласков и осторожен со своей супругой, то, что происходило между ними в первую брачную ночь, можно было даже назвать приятным, но Аврора не познала истинного наслаждения и осознавала это. Теперь же всё тайное, скрытое в глубинах её тела и души стремилось вырваться наружу, и от этого она чувствовала себя грязной, испорченной, падшей. Аврора понимала, что такие чувства естественны для всякой созревшей женщины, особенно молодой, как и для всякого мужчины, но это не успокаивало её. Когда-то давно она услышала поговорку «Вдова должна и гробу быть верна», и теперь это неотступно терзало её.

Она не любила Виктора – тут она была честна и с ним, и с самой собой. Он, скорее всего, тоже не любил её. Их брак был выгодной сделкой, позволявшей обоим поправить финансовое положение и обрести человека, с которым не противно будет лечь в одну постель и даже провести остаток дней. Но Виктору достались чахотка, ранняя смерть и могила, а Авроре – тихая печаль и вечная досада, неизменная спутница её мыслей о муже. Она знала, что многие вдовы, не желая вновь стать зависимыми от супруга, не вступают в брак, а свои желания удовлетворяют с любовниками, порой более молодыми, чем они сами, осыпая этих любовников подарками. Она знала также, что красива, несмотря на постоянную тоску, что многие мужчины не откажутся стать её любовниками. Но она, как грустно шутила Аврора в своей голове, была чересчур хорошо воспитана для этого. Она не смогла бы лечь в постель с мужчиной, зная, что ему нужны только её деньги – или её красота. Помимо тела, властно призывавшего удовлетворить его желания, существовала ещё душа, и она не позволяла Авроре завести любовника, пусть даже в этом диком краю никого особо не волновала её репутация.

Леон дю Валлон, ныне Леон Лебренн, нравился ей, и с этим ничего нельзя было поделать. Не помогали ни хлопоты по дому, ни бесконечные подсчёты цифр, ни краткие, но бодрящие поездки по округе, ни даже молитвы. Доходило до того, что Аврора стала чаще посещать церковь лишь затем, чтобы увидеть там Леона. С тех пор, как он и Бертран всерьёз взялись за поиски разбойников, с Авророй они виделись реже, и она прилагала все усилия, чтобы не показать, как это удручает её.

Каждый раз, когда она видела Леона, перед внутренним взором вставала та сцена из сна, когда он лежал, полуобнажённый, на берегу реки, и лучи солнца ласкали его тело. Аврора очень старалась, чтобы никто не заметил, как жадно она следит за бывшим капитаном, ловя каждое его движение. Лёгкий и быстрый, он взлетал в седло или соскакивал на землю, привычным взмахом головы откидывая назад густые светлые пряди, и голубые глаза его блестели, а зубы сверкали, и негромкий хрипловатый смех раздавался каждый раз, когда Леон смеялся над очередной шуткой Железной Руки. Края белой рубашки расходились, открывая загорелую шею и грудь, и Аврора поспешно опускала глаза, виня себя за девичью стыдливость и надеясь, что никто не успел увидеть её покрасневших щёк. Она не могла перестать думать о его гвардейской выправке, о сильном мускулистом теле, скрытом под этой рубашкой, – теле, которое она однажды увидела тайком, о бёдрах, которыми бывший капитан крепко сжимал бока лошади, и от этих мыслей голова у неё начинала кружиться, а внизу живота разливалось странное тепло, и слабость охватывала всё тело Авроры.

По ночам она частенько заглядывала в сны Леона, наперёд зная, что следующим утром будет корить себя за это. Сны бывали разные: иногда страшные – и тогда Аврора ужасно жалела, что не может явиться Леону во сне, поддержать, утешить; иногда неясные – и тогда она видела смутные образы его прошлого, отца, сестры и детей мушкетёров, которых он предпочёл забыть; а иногда такие, от которых Аврору охватывал жар, и она покидала сон, не в силах наблюдать за тем, как сын Портоса ласкает рыжеволосую женщину. Во снах у неё не было ни имени, ни лица, но Аврора догадывалась, что это и есть та самая де Круаль, о которой Леон вскользь упомянул, рассказывая про свои приключения в Англии. Разум его продолжал искать лазейки, пытался восстановить стёртые воспоминания, и это пугало Аврору. А если Леон всё вспомнит и обвинит её в колдовстве, разгневавшись на то, что она стёрла ему память? В гневе он мог быть страшен, и никакая расписка не остановила бы его от расправы над колдуньей.

Так она жила, мучаясь от тревоги и от желания – она не смела назвать это чувство влюблённостью, придать ему более возвышенный оттенок, чем на самом деле. События пролетали мимо Авроры, не задевая её, и даже появление в их краях двух чужаков оставило её почти равнодушной.

Они нанесли визит одним свежим утром – фигуры всадников словно соткались из тумана. Жюль-Антуан де Труа был вежлив, но холоден, и посматривал на всё вокруг свысока, его племянница Люсиль оказалась очень милой и слегка застенчивой, но её красота и молодость – девушке было не больше девятнадцати – неожиданно больно кольнули Аврору в сердце. Она никогда прежде не испытывала такого чувства и поразилась, поняв, что завидует Люсиль де Труа, такой свежей и юной, словно вобравшей в себя все краски лета, да ещё и одетой по последней парижской моде! Вслед за мыслью о красоте пришла мысль о Леоне, который вполне мог влюбиться в Люсиль, тем более что его прежняя возлюбленная, нередко навещавшая его во снах, тоже была рыжеволосой.

Аврора немедленно обругала себя за такие мысли. Влюбится Леон или нет, в любом случае он никогда не будет принадлежать ей, Авроре, а значит, ей нет смысла ревновать. Если он полюбит Люсиль, значит, у него хороший вкус, а уж если Люсиль ответит ему взаимностью, сын Портоса станет счастливейшим человеком на свете. Впрочем, вряд ли суровый дядюшка такое допустит, подумала Аврора, искоса поглядывая на настороженного Жюля-Антуана, и это странным образом успокоило поднявшуюся в ней бурю чувств.