Но перед глазами, стоило их закрыть, по-прежнему маячил обнажённый мускулистый торс Леона, цветом напоминавший прекрасный розовый мрамор.

Птичка, птичка в золотой клетке,

Что же ты ждёшь – венец или нож?

Лети, птичка, с ветки на ветку,

Жаль, что ты мне уже никогда не споёшь

Айре и Саруман – Санса

Прошёл почти месяц с тех пор, как Леон Лебренн поступил на службу к Бертрану Железной Руке. Деревья за это время потеряли большую часть своей зелени, полностью окрасившись в жёлтые, золотые, оранжевые, красные и пурпурные тона. Дожди шли всё чаще и чаще, правда, в основном по ночам, так что засыпать приходилось под непрекращающийся шелест, зато наутро уже ярко светило солнце, и всё вокруг было свежее и чистое, будто умытое. Крестьяне собирали урожай – в этом году он был обильным, и все возносили благодарственные молитвы Господу. Бертран де Мармонтель не оставлял попыток отыскать логово разбойников, но краткие вылазки в лес ничего не давали. Леон, решив проявить рвение, объездил всю округу, чтобы расспросить пострадавших от разбойных нападений путников, но у страха, как известно, глаза велики, и описания Чёрного Жоффруа с его подручными очень разнились, а уж понять, откуда они появляются на дороге, и вовсе было невозможно. «Выскакивают как из-под земли», – твердили все, кому не повезло попасться Чёрному Жоффруа и его шайке.

Впрочем, Бертран особо не унывал, утверждая, что разбойники слишком обнаглели, совершают всё более и более рискованные нападения и рано или поздно непременно попадутся. Леон не разделял его приподнятого настроения, но и не впадал в отчаяние. Разбойники не вызывали у него ни страха, ни гнева, ни ненависти, он относился к их поимке как к очередному поручению, сродни тем, которых он так много выполнил во время своей службы при королевском дворе.

Службу эту, однако, Леон помнил очень смутно – имена, лица и события расплывались и терялись в глубинах его памяти, смешиваясь одно с другим. Он старался подолгу не задумываться над этим, полагая, что теперь это всё равно уже не важно. Днём это получалось легко – отвлекаясь на повседневные заботы, разговоры с Бертраном, Маргаритой, Франсуа и Вивьен, бесконечные поездки по округе, он мог не думать о том, что так неожиданно и странно выпало из его памяти. Ночью было куда сложнее. Леон, утомлённый дневными хлопотами, быстро проваливался в сон, и его начинали преследовать неясные видения, отблески и отзвуки прошлого, о котором он забыл. Порой они принимали смешные формы, порой – загадочные и даже возбуждающие, а иногда и пугали.

Леон не рассказывал об этом никому – ни Бертрану, ни Маргарите, ни слугам, ни Авроре Лейтон. С Бертраном, несмотря на то, что тот формально командовал Леоном, отношения установились вполне дружеские. Мужчины вместе трапезничали, пили вино, объезжали владения Железной Руки и за всем этим вели долгие задушевные разговоры – впрочем, говорил в основном Бертран. Его возлюбленная была вежлива и дружелюбна, Франсуа поначалу присматривался к новому человеку, но потом его подозрительность угасла, и он принял Леона весьма радушно. Вивьен немного дичилась, хотя Леон и в мыслях не держал хоть как-то её касаться – в любом смысле этого слова. Он быстро понял, что первое его предположение было ошибочным – служанка не была влюблена в своего господина, да и тот не испытывал к ней никаких чувств, всецело поглощённый своей Гретхен. Когда Леон видел, с какой нежностью Бертран глядит на белокурую красавицу, как ласково она смотрит на него снизу вверх, прижимается к его груди или бережно смазывает маслом протез, сердце его сжималось от неясной тоски.

Здесь, в этих солнечных осенних краях, среди золотых деревьев и зелёных холмов, под чистым ясным небом, будто всё было наполнено любовью – хозяина к своим землям, крестьян к своему труду, людей к своим семьям, мужчин и женщин друг к другу. Бертран и Гретхен не скрывали своих чувств, у Вивьен, как вскоре выяснил Леон, тоже имелся поклонник, Франсуа пару лет назад овдовел, а две его дочери вышли замуж и покинули родные края, но и о покойной жене, и о детях старый слуга отзывался с большой теплотой. Только у Леона не было пары, и это заставляло его как никогда остро ощущать своё одиночество и непохожесть на остальных.

Впрочем, пусть Леон пока не встретил в этих краях свою любовь, он нашёл прекрасного друга. По своим смутным воспоминаниям он понял, что в прошлой жизни у него никогда не было близких друзей, и то, что происходило сейчас, оказалось чем-то совершенно новым. Железная Рука много шутил и сам же громогласно смеялся над собственными словами, любил вкусно поесть и хорошо выпить и щедро делился всем – смехом, едой, вином – с новым другом. В нескольких поединках они выяснили, что Бертран научился весьма недурно фехтовать левой рукой, хотя, будучи крупнее и мощнее Леона, он уступал тому в ловкости и маневренности. Ещё, как с удивлением узнал бывший капитан, Бертран неплохо играл в шахматы. Любовь к этой игре, где нужно подолгу сидеть над доской и рассуждать, казалась странной для такого вспыльчивого и неугомонного человека, но над шахматной доской он будто преображался, в серых глазах появлялся жадный блеск, и, орлиным взглядом следя за фигурами, Бертран не оставлял противнику ни единого шанса, замечая малейшую его промашку. Одолеть его не могли ни Леон, ни Маргарита, ни Франсуа.

– Разве что у Авроры иногда получается меня обыграть, – протянул Железная Рука, откидываясь на спинку кресла и от души потягиваясь. Леон, в очередной раз проигравший, без особой досады отодвинул доску и бросил взгляд за окно, в сторону леса, за которым находился стремящийся в небеса замок Авроры Лейтон.

– Вы хорошо знаете госпожу Лейтон? – как бы между прочим поинтересовался он.

– Да почитай с самого рождения, – Бертран покосился на Леона и уточнил, – с её рождения. Я был мальчишкой-сорванцом, уже успевшим прослыть первым драчуном в округе, когда она была ещё совсем малышкой. Помню её родителей: хорошие были люди, хотя женились они явно без любви, по расчёту, – даже тогда я это понимал! Её бабушку и дедушку, родителей её отца, я тоже знал, хоть и хуже. Вот уж там была любовь как любовь – дай Бог нам всем такой любви! Её дед просто боготворил свою супругу! Он был весьма талантливым художником и скульптором, а жена стала его музой.

– Я видел портрет Анны-Женевьевы в замке – в самом деле хорошая работа, – кивнул Леон, хотя в живописи и вообще в искусстве разбирался крайне слабо. – Аврора очень похожа на свою бабушку.

– Я-то помню её пожилой, но в молодости, говорят, она была очень красива, – Бертран помрачнел. – И Аврора унаследовала её красоту сполна. Отец-то её пошёл в старика Грегуара: низкого роста и далеко не красавец, но живой и прыткий, с огненными чёрными глазами. Жаль, что вместе с красотой Авроре не досталось счастливой судьбы!

– Вы знали её мужа? – Леон постарался, чтобы его вопрос прозвучал как можно равнодушнее.

– Знал, – теперь на подвижном лице Бертрана отобразилась грусть. – Красивый был юноша, нечего сказать, но какой-то снулый, как вяленая рыбина. Одно слово – англичанин! Вы ведь бывали в Англии?

– Бывал, – Леон кивнул, хотя воспоминания о путешествии, как и обо всём прочем, произошедшем до приезда сюда, были расплывчатыми и неясными. Но одно он знал точно: Англия и англичане ему не понравились.

– Вот и мне как-то довелось! Ужасно скучная страна, доложу я вам! Скучные люди, непонятный язык, вечные туманы и отвратительная еда! И туда-то этот Виктор хотел увезти Аврору! Бедная, да она бы зачахла там от тоски! Она всегда была такой – тихой, задумчивой, не любила праздники и балы, не ездила на охоту, всё сидела дома и зачитывалась книжками... Помнится, её родители шутили, что бабушка обучает юную Аврору ведьминскому искусству, – он хохотнул. – Она и впрямь была чем-то похожа на ведьму: строгая, статная, как взглянет на тебя своими тёмными глазами – так и прижмёшь хвост, и уже не хочется лезть в чужой сад за яблоками или рисовать на стенах дома священника похабные картинки.