Вылетаю в коридор, запихиваю ногу в одну кроссовку и застываю.

Блядь!

Я не в том виде, чтобы вести переговоры с тёщей.

Нет. На последнюю мне наплевать, но Аня… Ради нее стопорюсь.

Иду в ванную, скидываю с себя шмотки и долго стою под прохладными струями воды, пытаясь привести мысли в порядок. Хрен-то там!

Они кружат вокруг утреннего происшествия. Кажется, что вокруг меня приторный аромат духов Метелькиной. Кривлюсь. На два раза моюсь. Не помогает.

Тошнит от себя же.

Неужели так ужрался, что не заметил разницы между женой и дешевой девкой?

Блядь! Блядь! Блядь!

Луплю ладонью в стенку кабинки.

До выхода из дома, чищу зубы, вкидываю в себя пару таблеток абсорбента и срываюсь по нужному адресу. Что меня там ждет?

Раньше было легче. Я шел туда не один. Аня держала за руку, поддерживала. Она остро нуждалась во мне, а я в ней. Сейчас связь рваная и односторонняя. Это больно.

Внутренний мандраж не проходит. Стоя перед дверью родителей птички, обливаюсь потом и дерьмом. От себя гадко, но лучше поговорить сейчас. Сказать, как есть.

Жму на черную квадратную кнопку, слышу, как по квартире родственничков пролетает звонкая противная трель. Пара секунд. Пара движений, чтобы открыть замок. Дверь медленно открывается, и вместо Ани я вижу Зинаиду Марковну во всей красе.

— Явился, — демонстративно складывает руки на груди.

На ней строгое серое платье. Макияж. Укладка. Светская львица, блядь!

— Мне нужно с Аней поговорить, — говорю спокойно, но с нажимом.

Встает так, что я не могу пройти внутрь.

— Нет, Ярослав.

— Не вам решать, — скриплю зубами. — Аня⁈ Анют⁈ Давай поговорим⁈ — срываюсь на крик, и тёщенька хмурится.

— Не ори, — шипит на меня, — хочешь, чтобы все соседи сбежались на твои крики⁈

Сжимаю кулаки. На этой территории не моя власть. Её. Это раздражает. Бесит. Злит.

— Мне. Нужно. Поговорить. С Аней.

Четко с расстановкой пытаюсь донести до нее свой месседж, но Зинаида, сука, Марковна лишь вскидывает правую бровь.

— А ты кто ей, мальчик? Сожитель, который, судя по виноватому взгляду, сделал глупость, и из-за нее моя дочь страдает.

— Я не сожитель, — скриплю зубами.

Кольцо на пальце жжет. Аня должна сама рассказать родителям о росписи, но бесящие рыбьи глаза тёщеньки выпрашивают правды ОТ МЕНЯ!

— Ярослав, если двое незрелых молодых людей живут вместе, то это, дорогой мой, называется сожительство, — вбивает в меня слова с умным видом.

К херам!

— Аня — моя жена, — показываю безымянный палец правой руки. — Мы должны с ней поговорить.

— Что за бред? — гневно выдыхает.

Ноздри раздуваются. На лице появляются пятна.

— Мы с Аней расписались втайне ото всех. Яснее ведь некуда?

— Это всего-то бумажка, — дергает за рукава платья.

— Помнится, вы говорили документ, подтверждающий готовность принимать ответственность, — делаю шаг вперед. — Так вот, я пришел принимать ответственность, Зинаида Марковна. Не мешайте мне.

Задирает нос. Не показывает, как сильно её задел факт нашего брака с Аней.

— Она не хочет тебя видеть, — безапелляционно.

— Или вы.

Закатывает глаза и фыркает.

— Всего хорошего, Ярослав! — неожиданно быстро хлопает перед носом дверью.

Нет! Замахиваюсь, чтобы ударить, но не делаю этого.

Мне ещё перед Аней объясняться, а если нарвусь на её мать, то упаду ниже плинтуса.

Отхожу, сажусь на ступеньки, не понимая, куда теперь двигаться дальше.

В груди пульсирует и болит. Моя птичка, как так, а⁈

Взъерошиваю волосы пятернёй.

Накосячил.

Как же я накосячил…

КАК я мог ТАК накосячить⁈

В кармане вибрирует телефон.

Достаю.

Белый.

Сбрасываю вызов.

Смотрю перед собой под оглушающую работу сердечной мышцы.

День

Второй.

Третий.

Я опять дежурю у подъезда. Зинаида Марковна проходит мимо, скашивая на меня недружелюбный взгляд. Да, я упертый. И если я нацелен на разговор с птичкой, то я его получу.

Все звонки, кроме отцовских, пролетают в бездну. Нет желания мусолить тему ни с Белым, ни тем более с Астаповым. Я тщетно пытаюсь воссоздать в памяти картинку того вечера и ночи, но не могу. Будто кто-то обрезал пленку.

Злюсь.

Мало сплю.

Почти не ем.

Только терзаю вейп, надеясь успокоить внутреннего беса.

Пока Аня молчит, я внутренне умираю. В эту ночь решаю остаться около их дома, потому что в пустой квартире я схожу с ума. Там пахнет моей девочкой. Но ТАМ её нет. Мучительно. Больно.

Эгоистично, но хочу убедиться в том, что её можно вернуть. Объяснить как-то мой косяк.

Еду за двумя стаканчиками кофе. Может, Анютка все-таки выйдет.

Возвращаюсь обратно. Делаю глоток латте. Сладкий вкус превращается в горечь. За ребрами маслает мотор. Ещё немного в таком режиме, и я сорвусь. Не так, как многие пацаны. Не в алкогольные кутежи, а в разборки с упертой мамашей моей птички. Я горю желанием разнести к чертям дверь в их квартиру.

Глухо простонав, упираюсь затылком в подголовник сиденья и закрываю глаза.

Вот тот вечер. Я и Аня в горячей позе. Её поплывший взгляд. Моё сердце, готовое разорваться в клочья от чувств, которые я к ней испытываю. Стук в дверь.

Вздрагиваю, потому что все слишком реалистично. Резко открываю глаза и чуть не роняю стакан.

— Ань… — птичка садится на пассажирское, не глядя на меня.

Бледная. Потухшая. Не живая.

— Не надо, — качает головой, когда тянусь к ней, — не трогай меня, пожалуйста.

Стиснув зубы крепче, подаю ей кофе. Берет, но смотрит на свои руки, а мне нужны её красивые глаза, чтобы увидеть эмоции. Есть ли они? Или я все убил трахом с Ленкой?

— Ань, я не знаю, как так получилось… — сердечная мышца сокращается все быстрее, словно моя птичка выпорхнет из машины, и я больше никогда её не увижу.

— Я понимаю, Яр, — медленно вертит стаканчик пальцами.

Что?

Всматриваюсь в её лицо. Скулы заострились. Тоже кусок в горло не лезет? Нельзя тебе голодать, Анечка.

— Не понимаешь, — рычу с нажимом, раздражаясь от собственного бессилия в ситуации, в которую мы попали из-за меня. — Я… Я, блядь, ничего не помню, Аня! — бью по рулю одной рукой, другой крепко сжимаю стаканчик.

Аня вздрагивает. Несколько горячих капель попадает на штаны и кисть. Шиплю. Нервно ставлю кофе на панель и разворачиваюсь корпусом к птичке. Она рефлекторно сжимается.

— Прости, Ань… — торможу себя, чтобы не сгрести птичку в охапку. — Я же только тебя люблю… — начинаю часто моргать.

Легкие сжимаются. Дышать сложно. Такое ощущение, что темнота вокруг сдавливает меня.

— Ань… Скажи что-нибудь… Что мне сделать?

— Ничего, Яр. Мы с этим уже ничего не сделаем. Все произошло. Назад не отмотаешь, — сухо отвечает, но губы вздрагивают.

Она не пьет кофе. Вертит стакан. Грудная клетка часто вздымается, и вот! Она поднимает голову и бросает на меня взгляд. Пара секунд, но в меня попадет снаряд её боли.

— Я же ни разу тебе не…

— Дело не только в тебе, Ярослав, — перебивает, взвизгивая. — Не только в тебе, — всхлипывает.

— А в чем?

— Я… — она вздыхает так, словно кислорода не хватает. — Я проснулась не одна, Яр… Я тоже проснулась не одна!

— Что…

Кажется, я ловлю глюки. Нет. Усмехаюсь.

— Нет. Ты не могла, Ань.

— Ты тоже не мог… — почти шипит.

В ее голосе нет яда. Там обреченность. Не могу переварить то, что услышал.

Пока я развлекался с Метелькиной, мою птичку кто-то трахал…

Какой бы реалистичной не казалась картинка, я не в состоянии её представить. Аня и другой мужик? Нет! Сжимаю оплетку до противного скрипа. Не шевелимся. По салону витают ядовитые пары боли.

— И что дальше? — так сложно мне ещё ни одно слово не давалось.

Ком в горле разрастается, и его размеры достигают критически опасных. Вот-вот лупанет и забрызгает всё вокруг кровью.