Заворочались казачки, закряхтели со сна — а Гаврило уже поравнялся с каменным изваянием… Да ахнул от изумления! Никакие это не волки — татары ночью курган обошли, да спешившись, теперь наверх ползут!

Скрытые покровом ночной тьмы, опытные степные охотники подбирались к вершине кургана с подветренные стороны, чтобы лошади запаха чужаков не почуяли… И как только угадали, что на кургане казачья сторожа дозор несет? Ведь донцы разводили костры для еды в парных, связанных промеж собой ямках, чтобы не выдать себя ночью искоркой огня или дымом днем… Выходит, спасли сторожу верные лошади, вовремя упредив об опасности! Да ветер с родной стороны крепко помог…

— Враг!

В двух вершках от Гаврилы свистнула татарский стрела, едва не щекотнув казака вороньим опереньем! Да вовремя дернулся назад ратник, заметив смазанное движение в стороне — и одновременно с тем почуяв смертный холодок, обдавший спину… Дернулся, уже наложив собственный срезень на тетиву — и тотчас выстрелил в ближнего ворога, вскарабкавшегося на вершину кургана! Татарину не хватило краткого мгновения восстановить равновесие и поднять к груди плетеный щит-калкан — но казацкая стрела уже ударила ордынца в грудь, опрокинув назад…

— Бей!!!

— Ал-ла-а-а!

Бросилась навстречу ворогу проснувшаяся сторожа — а степняки ответили множащимся по крутым скатам кургана боевым кличем. Как видно много татар, куда больше дозорного десятка! Засвистели стрелы с обеих сторон, разя противников едва ли не в упор; рухнули наземь три ордынца, сбитые срезнями донцов — но осел на колени, жутко хрипя и товарищ Гаврилы, Игнат. Хрипит казак, потому как срезень поразил его точно в грудь…

— Бей!

Отбросив в сторону бесполезный в ближнем бою лук, Гаврила выхватил из ножен легкую, верткую саблю. Собственный щит так и остался у костра… Первый вражеский удар казак принял, воздев клинок над головой — но одновременно с тем донец шагнул влево… Скользящим блоком Гаврила стряхнул татарскую сабельку в сторону — да лихо рубанул на противоходе, целя в голову ордынца.

С потягом рубанул, развернув корпус и разогнав собственный удар!

Болью отозвался он в кисти, как только острие клинка врубилось в глазницу отчаянно завопившего ордынца! Не поспел степняк за резвым, молодым казаком, не смог вовремя вскинуть калкан к голове… А Гаврила уже встречает нового татарина, бросившегося на казака следом!

В этот раз скользящий блок ратник поставить не смог — и тяжелый, рубящий сверху-вниз удар степняка принял на лезвие собственной сабли, для верности придержав ее левой рукой. Понятное дело, что с внутренней, не заточенной стороны — но такой хват помог Гавриле парировать удар ворога, с силой увести его вправо… И тут же донец уколол навстречу собственным, едва изогнутым клинком, все еще придерживая дол сабли левой рукой! Уколол накоротке, вогнав острие в грудь замершего на мгновение, глухо застонавшего ордынца, осевшего на колени в следующих миг…

Никогда не слышал казак о фехтовальной технике «полумеча» — не слышал, но в бою применить смог!

— Гаврила, не сдюжим! Пали костер, скорее!

Стогнев срубил лихим косым ударом ринувшегося к дозорному татарина, только-только вскарабкавшегося на вершину кургана — а сам Гаврила, промедлив всего мгновение, молча побежал к заранее сложенному сигнальному костру… В основании его для верности увязаны в «колодец» сухие березовые плашки — густо обложенные срезанной с них корой и сушняком. А вот поверху «колодца» — целый сноп свежей травы, только с вечера скошенной…

В одно мгновение понял казак, что утреннюю атаку татары предприняли неспроста. Ведь коли то была сотня степных разбойников какого мурзы, следующего на Русь за полоном — то обойдя курган ночью, поганые давно уже ушли бы на полуночь! На худой конец, схоронились в ближайшей степной балке иль роще-колоке… Ведь зачем терять нукеров в жестокой сече с казаками, коли дозор удалось обойти?

Но ордынцы точно задались целью перебить сторожу — во что бы то ни стало перебить!

А значит… Значит, это вовсе не рядовой набег на порубежье. И степняки упрямо прут вперед, не считаясь с потерями, чтобы казаки уж точно не смогли бы послать гонца в Елец! Да и сотня татар — разве это большая угроза быстро набирающему силу княжеству? Нет, тут в ином дело…

Не иначе как подтвердились худшие догадки князя Федора Иоанновича — и хан Тохтамыш ведет орду Муравским щляхом. К Ельцу ведет, к казачьему острогу на Печурах — где живет в просторном, еще пахнущем свежим деревом срубе непраздная Ксения да шепелявящий малец Никитка…

— Господи, помоги зажечь! Господи, помоги…

Трясущимися руками извлек Гаврила огниво на свет Божий — да принялся отчаянно высекать искру на трут. Со второй попытки зажег, задымилась пакля… А уж там казак осторожно раздул огонек — и тотчас вложил горящую паклю в основание сигнального костра.

Теперь бы дать огню разгореться…

Горько стало казаку, осознавшему скорую гибель — осознавшему, что жену и сына никогда он уже не увидит. Что новое дитя его народиться без отца — и уже не подержать Гавриле младенчика на руках, не вдохнуть его пахучего, сладкого аромата… Не крестить, радуясь вместе с женой общему на двоих счастью.

Ну, так без Гаврилы покрестят — главное, чтобы выжили родные! И чтобы заприметила дымный сигнал их костра отстоящая на десяток верст застава — заприметила при свете поднявшегося над горизонтом солнца! Лишь бы дать огню разгореться — да чтобы успел он запалить сноп свежей травы…

С этой мыслью развернулся русич к ворогу, крутанув саблю над головой — и ринулся навстречу первому татарину, прорвавшему сквозь редеющую цепочку казаков сторожи.

— Отцу и Сыну!

На полную формулу молитвы времени уже не осталось…

Червень (июнь) 1383 года от Рождества Христова. Застава у Волчьего брода, земли Елецкого княжества.

Деян Збыславович, ополченец.

…- Страшно, братец?

Деян, неотрывно следящий за вереницей татарской конницы, узкой змеей втягивающийся на Волчий брод, согласно кивнул односельчанину Втораку — замершему в трех шагах по стене слева.

— Страшно, а как же.

Впрочем, ответил он довольно спокойно — словно бы и вовсе не боится ворога, а так, решил поддержать товарища. Но пальцы Деяна на самом-то деле подрагивают…

Пять дней назад где-то далеко на полудень в степи вдруг поднялся к небу дымный столб. Кто-то из воинов дальних казачьих сторож успел зажечь сигнальный костер, столкнувшись с татарами… И один за другим по цепочке, свыше десятка дымных столбов поднялись тогда в ковылях, извещая Федора Иоанновича Елецкого о приближении поганых.

Сам-то князь уже готовился выступить к Нижнему Новгороду с сильным войском ушкуйников. Судовая рать должна была отправиться вверх по Дону, следуя к волоку, уже на следующий день! Но встревоженный дымными сигналами, поднявшимися в степи, Федор отложил выход на соединение с войском Димитрия Донского — и отправил в степь сильную сторожу в сотню казаков и дружинников.

Три дня ждал князь Елецкий, разрывавшийся между чувством долга перед государем Московским — и сильной тревогой за своих людей, стольный град и семью… А к вечеру третьего дня вернулась в Елец уполовиненная сторожа, потерявшая в жаркой сече с татарами с полсотни воев — и поведавшая страшную весть: хан Тохтамыш ведет на Русь огромную орду! И сил у него не меньше, чем у Мамая на Куликовом поле!

Причем идут татары, выслав вперед своей рати бесчисленное множество разъездов — они-то и перехватывают дозоры елецких казаков прежде, чем те успевают уйти… Загоняя русичей, словно ловчие при облавной охоте. Но все же самую первую сторожу поганые упустили — и пусть ратники ее пали в короткой, яростной сече, но сигнальный костер казаки запалить успели.

Страшный вой тогда поднялся по Елецкой земле… До последнего надеялись люди, что удар орды Тохтамыша обойдет их землю стороной, что на дозор казачий вылетел лишь небольшой отряд ордынцев! И пусть за те три дня, что сторожа княжеская провела в степи, русичи успели приготовить к выходу возы и телеги, собрав необходимый для долгого пути скарб и пропитание — да все же надеялись и верили, что не придется им расставаться с любимыми… Что не придется женам и детям покинуть отчий дом и бежать, покуда мужи проливают на бродах кровь — и свою, и татарскую, выигрывая время для родных. Ведь что такое два дня для беглецов, уходящих обозом? И что такое два дня для преследующих их степняков? Слишком малый отрезок времени, чтобы жены и дети успели оторваться от погони и спастись…