Держу в руках телефон. Я уже несколько раз набирала номер психиатрической лечебницы, но каждый раз стирала его, так и не решившись нажать на кнопку вызова. Родители у себя в спальне, и я периодически слышу, как они что-то обсуждают. Кажется, выбирают цвет садовой плитки. Даже интересно, кто уступит на этот раз: мои родители – живой пример компромиссов в семейной жизни.

От звонка меня останавливает мысль, что об этом может узнать мама. Есть шанс, конечно, что мистер Уэст сохранит врачебную тайну, но что если нет? Они коллеги и наверняка за чашкой чая обсуждают интересные случаи из практики. Даже если он проболтается совершенно случайно, без умысла – это совсем не то, что мне нужно. Не хочу, чтобы мама начала промывать мне мозги. Не люблю, когда она оценивает меня, как своего пациента. По возвращении из школы я даже подогрела и быстро съела яичницу, пока родители не вернулись. Нетронутый завтрак заставил бы их что-то заподозрить.

Ветерок, проникающий в щель между рамой и подоконником, ласково треплет занавеску. Я точно помню, что плотно закрывала окно. Внутри нарастает неконтролируемая дрожь, и лишь голоса родителей не дают впасть в истерику. Краем глаза замечаю, как кто-то из них проходит мимо комнаты.

– Мам?

Выхожу в коридор и смотрю в сторону лестницы, но она выходит из спальни.

– Да, Одри?

Хм… не угадала.

– Папа опять поехал на работу?

– Нет, он дома, – она указывает в спальню, а меня в очередной раз пронизывает холод.

– Но я видела, как кто-то… – делаю жест в сторону входной двери.

Тут же жалею, что произнесла это вслух. Мамин взгляд резко становится обеспокоенным.

На пациентов, состояние которых ухудшается, она смотрит так же?

– Ты кого-то видела?

– Да наверное показа…

– Дэниел, милый? Осмотри дом.

Папа моментально приступает к делу, не задавая вопросов. Выглядит так, словно они проделывают это не в первый раз: действия отточены, каждый шаг уверенный и сдержанный. Мама теребит подвеску на шее в виде маленького изумрудного камушка. Я медленно подхожу к ней и непонимающе смотрю в глаза.

– С работой твоего отца, да и с моей, лучше перестраховаться, – с натянутым спокойствием замечает она, взяв меня за руку.

– Папа то адвокат, это понятно. Но… психотерапевт?

– Пациенты, знаешь ли, с разными странностями бывают, – мама многозначительно смотрит на меня. – И их родственники тоже.

Пользуясь моментом, как бы кстати продолжаю:

– У мистера Уэста были подобные случаи?

– Насколько мне известно – нет. Про попытки проникновения к нему в дом он не говорил, а пациентов мы не обсуждаем, это ведь медицинская тайна. Так что, если кто и угрожал, то мы не узнаем.

– А тебе кто-нибудь угрожал?

– Одри, медицинская тайна, – мама поднимает указательный палец вверх.

Делаю себе в голове пометочку и решаю всё-таки сходить к Эндрю на приём. Особенно после того, как возвращается папа и говорит, что в доме кроме нас никого нет.

Прошло два часа как я вернулась из школы, а из головы всё ещё не выходит наша новенькая Джейн Деламар. Точнее – её парень. Каково было моё разочарование, когда я узнала, что он ей не брат…

Верчу ручку между нервно дёргающимися пальцами, а доклад по литературе так и не начат. Сколько бы раз я ни пыталась сформулировать мысль, но так или иначе возвращаюсь к образу Стивена в отеле Нью-Йорка. Именно там я увидела его впервые, и именно там он изменил Джейн. Пусть имя его я вспомнила и не сразу, но на лица, к сожалению, у меня память хорошая. Было бы гораздо проще не вспомнить его или считать, что «кого-то он мне напоминает».

Чуть больше месяца назад я с мамой была в Нью-Йорке. Проездом, но это и не важно, суть не в цели нашей поездки. Важно то, что этот самый парень пытался со мной познакомиться. И не просто для общения, он ясно дал это понять. Предложения выпить чашку кофе, показать ночной город во всей его красе, провести в дорогой закрытый клуб… Исходя из слов рыжеволосой девчонки, в это время они были уже в отношениях.

Фу! Ничего святого…

Конечно, я отказала ему, но это ведь я. А кто-то повёлся: через пару дней я видела его в компании с другой, и между ними явно были не просто дружеские отношения. Далеко не дружеские! Я откладываю ручку, откидываюсь на спинку стула и легонько барабаню ладонями по столу.

И как мне поступить?! Сказать? Разрушить их союз? Или закрыть на это глаза? И знать, что она живёт в неведении?! Нет, молчать нельзя, каждый имеет право знать о предательстве! А что, если она мне не поверит? А если возненавидит меня?

Я впервые оказалась перед таким трудным выбором. Имею ли я право рушить чужую жизнь? Кто я, чтобы вмешиваться? И насколько сильным окажется для неё этот удар? А совесть всё давит изнутри, распирая грудную клетку. Нет, молчать я точно не смогу. Рано или поздно я скажу ей, как только будет подходящий момент. Чем дальше, тем больше она к нему привяжется и тем больнее будет потом. И пусть она разозлится, будет считать меня виноватой в их расставании, но я расскажу правду.

К тому же, мы ведь даже не подруги. Пусть злится. Да. Я это сделаю.

Слышу какой-то непонятный шум на улице и, не раздумывая, выхожу во двор. Надо проветрить мозги. На тротуаре прямо возле нашего дома Мередит за что-то отчитывает одну из своих подражательниц. Отчитывает сильно, громко, на эмоциях… Но стыдно за её поведение почему-то становится мне.

– Что случилось?

– Просто у кого-то тыква вместо головы! – разъярённо бросает Мередит.

Оппонентка виновато смотрит на свои носки коричневых туфель. Замечаю, что её нижняя губа дрожит.

– Красный, Элла! Как можно не отличить красный от алого?! – она словно бульдог, который вот-вот забрызжет меня слюнями.

– Ты так возмущаешься из-за того, что тебе цвет перепутали? – перевожу недоумевающий взгляд с одной девушки на другую. – Правда?

– Ты, вообще, что тут забыла? – не унимается моя стервозная одноклассница, переключившись на меня. – У тебя дел мало? Иди, займись чем-нибудь!

– Так я и занимаюсь, не даю случиться беде. Мередит, успокойся, ничего страшного не произошло.

Она поджимает губы, качает головой, затем фыркает, отмахивается и уходит прочь, звонко цокая каблуками по асфальту.

– Тише… – успокаиваю я Эллу, которая теперь дала волю слезам. – Всё хорошо.

Я аккуратно, за плечи, подвожу её к крыльцу и усаживаю на ступеньки рядом с собой. Она не сопротивляется, вытирает мокрые щёки, пару раз громко всхлипывает, поднимает на меня взгляд и так наивно, по-детски, спрашивает:

– Если Бог есть, то почему он позволяет это? Что я такого сделала?

Я сглатываю комок. У меня и самой не раз возникал этот вопрос. Вот хорошо было бы, ответь Он ей лично, и мне не пришлось бы сейчас говорить то, до чего я додумалась лишь собственными размышлениями.

– Значит в тебе достаточно сил, чтобы справиться с этим. Это опыт. Он всё видит, но очень редко вмешивается. Например, когда может случиться непоправимое, – смотрю на плывущие по небу облака. Когда говорю о Нём, взор сам устремляется наверх. – Нельзя сказать «я всего добился сам», если тебя с рождения и по сей день обеспечивали родители. Понимаешь?

Вижу на лице Эллы задумчивое выражение. Это хорошо. Значит, я донесла до неё мысль. Мередит вряд ли бы меня поняла. В её голове это просто не поместится, ведь там уже заложен миллион оттенков, чтобы отличать красный от алого.

Нет, в ней всё же есть что-то хорошее. Во всех есть, и в ней тоже должно быть. Где-то внутри. Глубоко. Очень, очень глубоко.

– То есть, без испытаний человек ничто? Так, что ли?

– Так, Элла… так…

Другого объяснения у меня нет.

– Ты же сказал, что они просто люди? – склоняю голову набок, рассматривая лицо Уэста.