О единстве и универсальности различных аспектов конструирования и восприятия окружающего человека мира хорошо сказал Е. М. Мелетинский: «В архаических и древних обществах космическая модель… является основой некоей универсальной глобальной символической модели, которая реализуется в ритуалах – этих сакрализованных и стереотипизованных формах социального поведения, в устройстве “мужского дома” и племенного селения, храма и города, в семейно-брачных отношениях, в одежде, в приготовлении пищи, в производственной деятельности, в самых разнообразных планах в сфере коллективных представлений и поведения. На всех этих “уровнях” воспроизводятся те же символы и структурные конфигурации. Этим архаические культуры, в частности, отличаются от более поздних этапов исторической жизни, с их идеологической дифференцированностью, конкуренцией различных идеологических форм и представлений, при которых квазимифологические символические классификации неизбежно фрагментарны, субъективны и не имеют тотального значения и распространения» (Мелетинский, Поэтика, 236).
Сакральный характер ориентации
Следует подчеркнуть, что ориентация по странам света – по крайней мере, в том виде, как она дошла до нас, запечатленная в различных памятниках духовной и материальной культуры, имела для древнего человека прежде всего сакральное значение, будучи важным элементом религиозного действа, ритуала, культа. Именно о такого рода ориентации сохранилось наибольшее количество данных в древних источниках. Даже если мы рассматриваем ориентацию светской архитектуры, искусства, даже межевания полей, то те их элементы, которые отчетливо ориентированы, также, как правило, объясняются вторжением в эти сферы жизни сакрального элемента (ср. высказывание И. М. Дьяконова: «вплоть до поздней древности иных мировоззрений, кроме религиозных, практически не существовало», см.: Мифологии древнего мира, 29; ср.: Stephan, Ortung, 3).
В качестве примера можно привести римскую лимитацию земельных наделов, ориентация которой самими римлянами возводилась к жреческо-авгуральной практике этрусков. Даже ориентация карт часто имеет в основе сакральное значение, поскольку несет в себе элементы религиозного культа (ср. средневековые mаррае mundi, чья восточная ориентация выводится, объясняется и даже иллюстрируется из Библии, для понимания которой, собственно, и создавались эти карты).
Известный исследователь русского жилища и его символики А. К. Байбурин справедливо писал об ориентации жилища, что «это не столько соотнесенность сторон жилища со сторонами света, сколько включение в целую систему соответствий пространственно-временного, социального, религиозного, экономического, мифологического, космогонического, хозяйственно-бытового характера; включение в символику цвета и символику чисел» (Байбурин, Жилище, 77).
В. В. Евсюков, посвятивший много места в своем исследовании семантики росписей древнекитайской керамики именно проблеме четырех стран света, отмечал, что «ориентация по сторонам света играет роль столь существенную, что ее трудно переоценить, в разного рода ритуалах, обрядах и культовых действиях, т. е. именно там, где она абсолютно не выполняет никакой прикладной практической функции» (Евсюков, Мифология, 64).
Вот почему основную часть книги занимает исследование сакрального аспекта ориентации (ср. мнение М. Элиаде о том, что человек, предшествовавший нашему десакрализованному бытию, обществу и космосу, был homo religiosus, см.: Eliade, Das Heilige, 10; ср. 13–14). Тем не менее везде, где есть возможность проследить ориентацию и в светских сферах жизни общества, это обязательно делается.
К историографии вопроса
Проблема ориентации человека в пространстве в широком историко-антропологическом аспекте и на материале древних культур до сих пор серьезно не ставилась и не рассматривалась. Еще в 1918 г. Т. Д. Аткинсон жаловался на отсутствие серьезных исследований по ориентации (см.: Atkinson, 74; положение с тех пор едва ли сильно изменилось). Тем не менее, по крайней мере с середины прошлого века появляются работы, свидетельствующие о возникновении интереса к этим вопросам, аккумулирующие и классифицирующие разнообразный материал, относящийся к нашей теме. Написанные в позитивистском духе, они устарели как в методологическом, так и фактологическом плане.
Пионером в исследовании проблемы ориентации по странам света можно назвать немецкого исследователя конца XIX – начала XX века Г. Ниссена (H. Nissen). В двух фундаментальных работах («Храм. Исследование древностей», 1869 и «Ориентация. Штудии по истории религии», 1906) он впервые собрал обширный материал, связанный с ориентационной практикой народов Средиземноморья в античности, и поставил проблему как таковую.
В 1917 г. американский ученый A. Л. Фротингем (A. L. Frothingham) опубликовал оригинальный труд «Ancient Orientation Unveiled» (в русском переводе буквально «Древняя ориентация без покрова»). В этой большой работе, основанной на исследовании иконографии поздней античности и раннего средневековья, автор привлекает обширный материал из многих культур древности – от Китая до кельтов – и делает широкие обобщения.
Известный финский исследователь Кнут Таллквист (К. Tallqvist) опубликовал в 1928 г. монографию «Страны света и ветра. Семасиологическое исследование», в котором проанализировал лингвистический материал многих культур, относящийся к ориентационной практике человека. Это дало ему возможность выделить несколько систем ориентирования, разных по генезису и характеристикам.
В начале века над проблемой религиозной (христианской, но также и языческой) ориентации плодотворно работал немецкий историк культуры Франц-Юрген Дёльгер (F. J. Dölger). Его книги «Солнце спасения. Молитва и песнопение в раннем христианстве, особенно в связи с ориентацией на восток в молитве и литургии» (1920) и «Солнце справедливости и Черный. Историко-религиозное исследование обряда крещения» (1918) положили начало плодотворному исследованию генезиса ориентационных и прочих принципов и навыков в раннем христианстве в контексте древних культур Средиземноморья (см. работы: Peterson, Völkl, Nußbaum, Severus, Vogel, Savon, Hainman и др.).
Большой материал по сакральной ориентации по странам света у «примитивных» народов и в древних цивилизациях Евразии и Америки содержится в работе Пауля Штефана «Ortung in Völkerkunde und Vorgeschichte» (1956), в которой ставится также вопрос о палеоастрономическом фундаменте такой ориентации.
В отечественной историографии можно отметить ряд работ, посвященных некоторым аспектам ориентации по странам света в отдельных культурах (см. в Библиографии труды Е. В. Антоновой, А. К. Байбурина, Г. А. Левинтона, Г. М. Василевич, Л. Л. Викторовой, Р. М. Гаряева, Т. Н. Джаксон, Н. Л. Жуковской, Вяч. Вс. Иванова, А. Н. Кононова, Е. А. Крейновича, А. В. Лушниковой, Э. Л. Львовой, И. В. Октябрьской, Д. С. Раевского, А. М. Сагалаева, М. С. Усмановой, Э. М. Мурзаева, В. А. Никонова, П. А. Раппопорта, Б. А. Рыбакова, В. В. Седова, Л. И. Сема, Е. С. Семеки, Г. Ф. Соловьевой, В. Н. Топорова, Т. В. Топоровой, Т. В. Цивьян, С. М. Широкогорова, Г.В. Бондаренко и др.). Их наблюдения и разработки дают ценный материал для изучения ориентационной практики архаических народов Евразии, особенно северной ее части. Тем не менее следует с сожалением отметить полное отсутствие монографических исследований на эту тему (ср.: Никонов, 162: «О названиях стран света написано немало, описаны многие способы ориентировки, сделаны ценные наблюдения и некоторые обобщения. Но почти каждая из серьезных статей ограничена одной семьей языков. Нет попыток освоить становление системы в целом, что чрезвычайно важно для истории мировой культуры»).
Вообще надо заметить, что статьи по истории ориентации, в силу интердисциплинарного характера предмета, публикуются в самых разных по характеру (от краеведческих до философских, от лингвистических до археологических и т. д.) изданиях и часто остаются неизвестными другим исследователям. Я уже не говорю о работах, посвященных различным культурам – они оказываются совершенной terra incognita для специалистов в области «соседней» культуры, но, скажем, даже Фротингем в своем исследовании почти никак не учитывает результатов труда своего предшественника Ниссена, во многом проделавшего ту же работу.