Ракитин изящно обогнул эту проблему: ну, парашютист-спецназовец же бил, понимать надо! А штатовские спецназовцы каким только хитрым трюкам не обучены специально выписанными из Шаолиня сэнсеями — они и по рыхлому снегу пройдут, не оставив следа, и голову при нужде проломят не твердым тупым орудием, а сконцентрированным пучком энергии.

На самом деле орудие, проломившее голову Тибо, известно давно, просто отчего-то никто о нем не вспоминает в контексте дятловской истории.

Но с орудием разберемся чуть позже, а сейчас поговорим о личности человека, ставшего его жертвой. Иначе не понять, отчего и за что прилетел в его голову этот предмет.

Из всех дятловцев Николай Тибо-Бриньоль выглядит самым симпатичным.

Весельчак, балагур и затейник, рубаха-парень, душа любой компании. Никто из вспоминавших его не сказал ни одного дурного слова, даже Юрий Блинов, порой отпускавший дятловцам не самые лестные характеристики.

Некоторым читателям может показаться, что не раз упоминавшийся нами Блинов — просто завистливый циник и очернитель, но это не так. Он и о себе пишет без малейших попыток приукрасить действительность, что большая редкость для авторов дневников и мемуаров. Автопортрет, что рисует Юрий Блинов, ничуть не похож на ангела с белоснежными крыльями: обычный студент, со своими достоинствами и недостатками: он может выпить и не стесняется это признать, может провести ночь за игрой в карты, он пишет, как матерился и получил за это наказание — товарищи поставили его в углу на четвереньки и выдали по одному болезненному удару по ягодицам за каждое матерное слово. Таким уж был Блинов человеком — не занимался лакировкой действительности, о ком бы ни писал.

О Тибо-Бриньоле он написал лаконично: «Человек дела».

И все остальные в один голос твердят: замечательный парень! Создается впечатление, что у открытого и общительного Коли нет и не может быть никаких «скелетов в шкафах», никакого «двойного дна». Нет у него сердечных тайн, как у Зины Колмогоровой, нет и просто тайн, как у Семена-Александра Золотарева. Нет сложного и неуживчивого характера, как у Игоря Дятлова.

Видимость обманчива.

Если повнимательнее присмотреться к каноническому образу Тибо-Бриньоля, можно заметить: этот замечательный парень — без прошлого. Все, что предшествует поступлению Николая в УПИ, скрыто в густом тумане. И туман этот — отнюдь не стихийное природное явление, он сознательно напущен самим Тибо-Бриньолем.

Многочисленные биографы дятловцев (в основном — их коллеги по спортклубу УПИ) о прошлом Тибо-Бриньоля говорят нам крайне скупо. Почти ничего не говорят. Вскользь упоминают, что был он сыном французского коммуниста, приехавшего строить социализм в СССР и здесь репрессированного, отсюда и необычная фамилия, — и переходят к вариациям на тему «Знаете, каким он парнем был» — благо есть, что сказать.

Парнем Тибо был замечательным, спору нет. А вот в истории о приезжем французском коммунисте нет ни слова правды. Ее придумал и рассказывал, когда кто-то интересовался происхождением фамилии, сам Тибо-Бриньоль. Лгал он не из корысти и не из каких-либо низменных побуждений — жизнь заставляла. Свою реальную биографию Коле в 1953 году, когда он поступал в УПИ, светить было никак нельзя.

Впрочем, обо всем по порядку.

Корни у Николая действительно французские. Точнее, франко-немецкие. Первый Тибо (тогда еще просто Тибо, без второй части фамилии), Франсуа, прибыл в Россию в начале девятнадцатого века, осел здесь, обзавелся семьей, но женился не на русской девушке — на немке, дочери эмигрантов из Гольштейна.

Подвизался Франсуа Тибо на театральном поприще, но не актером: дослужился до главного машиниста-механика Дирекции Санкт-Петербургских императорских театров; стал родоначальником многочисленного и разветвленного семейства. Часть клана Тибо сохранила французское гражданство, и кто-то из них репатриировался позже во Францию. Другие Тибо перешли в российское подданство и обрусели — именно от них ведет свое происхождение Николай. На каком-то этапе к фамилии Тибо добавилась вторая часть: Бриньоль.

Возможно, то была память о малой родине предков. На юге Франции, в Провансе, есть крохотный городок с таким названием — провинциальная дыра, 15 тыс. населения, мертвый официальный сайт в Интернете, несколько лет не обновляющийся. Однако сведения о людях с фамилией Тибо в архивах городка пока не найдены.

Предки Николая по отцовской линии относились к технической интеллигенции: инженеры, в основном горные, прадед — довольно известный архитектор.

Отец Николая, Владимир Иосифович, — горный инженер, был осужден в 1931 году на пять лет лагерей по делу Промпартии, ее уральского отделения. Мать, Анастасия Прохоровна, — из пролетариев, дочь простого уральского кузнеца — сумела заочно получить высшее образование, стала преподавателем немецкого языка.

На лесосеку Тибо-старшего не послали. Вскоре по прибытии в места заключения (в Тюменскую область) расконвоировали и использовали по специальности — трудился он горным инженером. К нему приехала жена, и у пары в 1935 году родился сын Коля, поздний ребенок (отец приближался к полтиннику, мать тоже была не молоденькая) и не первый в семье.

Илл. 45. Улочка городка Бриньоль в Провансе. Жизнь там явно не бьет ключом.

Легенда о матери — заключенной ГУЛАГа, родившей сына в бараке, — выдумка позднейших времен. Но быть сыном расконвоированного зека — статус немногим более высокий. Если не самое дно тогдашнего социума, то очень близко к нему.

Семья бедствовала. Приличное жалованье инженера тех времен Тибо-старшему не полагалось, платили расконвоированному сущие копейки — вкалывай и радуйся, что не валишь лес в Республике Коми.

Из жерновов ГУЛАГа Тибо-старший не вырвался. Отмотал свой срок и автоматом получил новую «пятерку» — существовала в те годы такая практика — ее отбывал уже вдали от семьи, в сибирской глубинке. Освободился, заодно потеряв работу, бедствовал, болел, никуда не мог устроиться — и умер в 1943 году.

Черные времена для семьи Тибо сменились очень черными. Вдова с маленьким Колей переехала к старшей дочери, жившей уже отдельно, в Кемерово, — но та особо помочь не могла, сама не барствовала, к тому же имела на руках своего ребенка — годовалую девочку. И старший сын, Владимир, помочь не мог: погиб на фронте в том же 1943-м…

Много десятилетий спустя старшая сестра Коли, Елизавета, вспоминала о жизни семейства Тибо:

«Несмотря на все трудности и лишения, в семье Владимира Иосифовича всегда господствовали доброжелательные отношения между всеми членами семьи, взаимная поддержка и исключительное трудолюбие. Труд был основой нашего благополучия и взаимоотношений — живя в Сибири, мы, дети, научились выращивать овощи, ухаживать за животными, запасать для них корм и др. Всему этому с доброй улыбкой и большим терпением научила нас наша мама. Живя примитивной крестьянской жизнью, мы много читали и стремились получить образование, мама во всём охотно помогала нам. Жизнь моих родителей можно было бы назвать ПОДВИГОМ».

Слово «благополучие» выглядит в этом контексте инородным телом, а слово «голод» не упомянуто, но между строк его можно разглядеть. Если дети инженера и педагога учатся «жить примитивной крестьянской жизнью», выращивать овощи и ухаживать за коровой — дела у них очень плохи.

Причем корова наверняка не своя: с коровой, дающей в день несколько литров молока, можно было прожить, не особо бедствуя. Но вдумаемся: городская семья (Осинники какой ни есть, а город) оказалась в деревне — им что, там дом с подворьем презентовали плюс скотину? Пустили пожить к кому-то, и дети отрабатывали жилье, за чужой коровой навоз выгребали — подростки Лиза и Вова и совсем маленький Коля.

Вот такое суровое и безрадостное детство было за плечами весельчака и балагура Тибо-Бриньоля.