Празднование было настолько шумным, что даже стены здания покачивались под бурными эмоциями посетителей. Под музыку и аплодисменты толпы людей по всему помещению разносились звуки битья стаканов, сталкивающихся в тостах и зачиненных восторженными возгласами. Каждый присутствующий желал поднять бокал в честь Фурии, причислившей себя к высшему эшелону наёмников.

В стороне от этой буйной толпы, шумно веселящейся и ликующей, стояла Фурия, оперевшись спиной на одну из стен. Там её было плохо видно, потому эта зона была для неё что-то вроде безопасного места, где она могла немного отдохнуть от всеобщего внимания. Её глаза пристально наблюдали за событиями, происходящими вокруг, но выражение её лица не отражало радости или удовлетворения. Вместо этого там читалась некая внутренняя тоска, словно таинственное чувство тревоги, которое не покидало её ни на секунду. Пусть весь бар празднует её успех, но для неё самой этот вечер был скорее напоминанием о том, насколько одиноко ей стало среди массы амбициозных и жаждущих власти людей.

— Почему не празднуешь с остальными? — послышался голос со стороны, который немного напугал девушку, от чего она слабо вздрогнула.

— Могу задать тебе такой же вопрос, Дженсен, — слабо улыбнулась Фурия, — Я думала, что ты уже выпиваешь десятую бутылку бурбона.

— Увы, здесь не нашлось такой компании, с которой я бы мог спокойно сделать это. Не доставляет мне удовольствия пить с малознакомыми мудаками, что считают себя очень важными особами, — без негативных эмоций выразился бывший солдат, встав рядом со своей подругой, — А что тебе мешает получить свою дозу веселья?

— Я и сама не знаю, — тяжело вздохнула девушка, — Всё это кажется мне… чужим. Такое ощущение, будто бы это не моё. Что-то внутри моей головы говорит мне, что я не достойна всего этого.

— Бред же, — тут же решил вступить в спор с собеседницей Дженсен, — Этот праздник — твоя заслуга. Ты смогла выполнить то, что остальным было не по силам. Полагаю, ты достойна подобной церемонии и нового статуса.

— Этого бы не было, если бы со мной рядом не было вас — верных людей. Сама по себе я, увы, ничего не представляю, — горько усмехнулась Фурия.

— Не будь у нас тебя, мы ты тоже не смогли добиться успеха. Только благодаря тебе всё закончилось хорошо, так что перестань нести чушь.

Слова Тодда имели смысл, и Фурия это прекрасно понимала, но, судя по всему, что-то очень сильно мешало ей их принять. В момент ей стало сильно некомфортно, и дело было не в том, что ей не нравилась компания Дженсена. Скорее, это было связано с воспоминаниями из прошлого, которые внезапно пронеслись перед её глазами.

Фурии стало тесно и душно в баре, словно пространство вокруг неё сжималось, создавая ощущение удушья. Непрошеные воспоминания из прошлого, как привидения, вырвались наружу, наводя на неё страшное беспокойство. Её лицо искажалось от внутренних мук, сложившихся в единое кольцо, которое стягивало её душу, не давая свободно дышать. Глаза Фурии потемнели, словно в них отразился чередующийся мрак и свет, олицетворяя переплетение добра и зла в её собственной жизни.

Несмотря на то что Дженсен стоял рядом, его присутствие казалось далеким и неуловимым, словно вся его близость была всего лишь обманчивым призраком. Одиночество обрушивалось на неё с новой силой, словно невидимая тьма, которая поглощала её изнутри. Фурия пыталась справиться с внутренним потрясением, но зловещие воспоминания кружились в её голове, не давая ей покоя.

— Я родилась и выросла в трущобах, — нарушила тишину девушка, начав описывать свои неприятные воспоминания, — Моя семья была очень бедной, и нам иногда даже не хватало денег на хлеб. Что ещё ужасней, так это то, что мама и папа постоянно пили. Они как-то умудрялись добывать деньги на самый дешёвый алкоголь, который постепенно убивал их. Всё своё детство я наблюдала, как они избивали друг друга, унижали и оскорбляли. Всё это, разумеется, происходило под градусом, а следующим утром они снова превращались в любящих друг друга людей. И так каждый день… Каждую ночь… Ты бы знал, как мне иногда хотелось, чтобы они умерли. В редкие моменты мне хотелось вскрыть им глотку только из-за того, что они ужасно относились друг к другу…

— Ты любила их, да? — предположил Дженсен, внимательно слушая собеседницу.

— Очень. Несмотря на то, в каком положении мы были, я не переставала их любить. Они были единственным ярким светом в моей жизни. Да, я ненавидела их за «пьяные вечера», и мне даже иногда хотелось их убить, но, думаю, я бы никогда подобного не сделала. Мне трудно описать причину этой любви — в ней нет ничего рационального. Потому, наверное, я могу назвать её любовью ребёнка к родителям. Полагаю, это врождённое.

Она попыталась улыбнуться, но это было лишь искажение на её лице, непонятное и отчужденное. Одновременно с усилием контролировать себя она чувствовала, что теряет покровы и борется с темной стороной своей души. Волна тошноты взмыла в её горле, и Фурия на мгновение закрыла глаза, пытаясь изгнать отвратительное ощущение. Но даже при закрытых веках она не могла уйти от образов, внедрившихся в её память, и от давящего страха, который сжимал её сердце.

— Я ни с кем не дружила. Так уж сложилось, что даже по меркам трущоб мы были очень бедны, что, как это полагается в подобных ситуациях, вылилось в насмешки, которые очень часто извергались в мою сторону от моих одногодок. Они думали, что это смешно, когда они прямо указывают на твоё бедственное положение, и они считали правильным травить таких людей. Конечно, иногда у меня получалось заводить друзей, но они были со мной ровно до того момента, пока сами не подвергались травле из-за меня. Как ты понимаешь, после этого они переставали дружить со мной, вновь и вновь оставляя меня в одиночестве.

Фурия продолжала свой рассказ, описывая мрачные будни её детства. Она рассказывала о бесконечной травле, унижении и боли, которые она вынуждена была переживать на протяжении всех этих лет. Всё это формировало её внутренний мир, оставляя неразрешённые травмы, которые отравляли её настоящее и теснили даже в этот день праздника.

— Гуляя по трущобам, я часто становилась невольной свидетельницей того, как одни люди лишали жизней других. Иногда это были обычные ограбления с плохим исходом, а иногда — простое убийство ради удовольствия. Всё это… до сих пор терзает мой разум, хоть я уже и привыкла к убийствам. Полагаю, это что-то вроде детской травмы, что до сих пор существует в моём сознании. Но… знаешь… — слегка запнулась она, тщательно подбирая слова, — Мне кажется, что именно эти картины и подтолкнули меня стать тем, кем я являюсь сейчас. Я собственными глазами видела, как люди умирают, видела, как людей насилуют в тёмных закутках трущоб, смотрела за медленной смертью своих родителей, которые всё-таки столкнулись с последствиями распития дешёвого алкоголя. Всё это дало свои плоды в моём сознании, и, полагаю, из-за этих факторов я и решила посвятить свою жизнь ремеслу убийства, но не тех, что были в трущобах, а более… осмысленных, что ли. Мы убиваем не для того, чтобы просто убить или нажиться — мы делаем это по правилам и со своеобразным кодексом.

— Убийство есть убийство, — пожал плечами мужчина, — Как его не назови, сам факт никогда не изменится.

— Ты прав, но… — вновь запнулась Фурия, — Мне хочется верить, что то, что мы делаем, отличается от того, что я видела в детстве.

— Разумеется, наши методы отличаются. Например, мы получаем за это больше, чем те убийцы в трущобах, — улыбнулся Дженсен.

— За меньшее я бы не стала подобным заниматься, — слегка улыбнулась девушка, — Я не говорила тебе, что в детстве, когда мои родители были ещё живы, я хотела стать актрисой?

— Актрисой? — слегка присвистнул мужчина.

Фурия закрыла глаза на мгновение, пытаясь вспомнить свои давние мечты. На её лице промелькнуло искреннее выражение, словно она вновь находилась в своём детстве, упорно мечтая о чём-то большем, чем мир трущоб и насилия.