– Вы кажетесь сведущим и проницательным человеком, – Церес жестом пригласил его сесть рядом на кровать. – Знакомства в придворных кругах… Отплывали вы двадцать пятого, а днём раньше в Руэн прибыла моя светлейшая сестра… здорова ли она? Смелей. К чему таиться?

– Не стану скрывать, эрцгере, – понизив голос, заговорил мичман, – из главной кордегардии дошло, что государь с принцессой бурно беседовали, после чего Её Высочество Ингиру препроводили в личные покои… под конвоем.

– Простуда, лихорадка, жар – конечно, ей нужен покой и уход. Вполне благоразумно. Вас не обременит должность лейб-почтмейстера? Уверен, у вас есть связи в кордегардии, чтобы без огласки вручить Её Высочеству письмо.

«Я попал», – дрогнул Прицел, представляя, как его записывают в заговорщики. Принц наблюдал за выражением его лица. Или – или. Что вернее – удружить наследнику или услужить монарху?

«В мичманах надо думать о будущем, верно? Погоды переменчивы, а государи смертны…»

– Так точно, эрцгере.

– …и передать ответ, тем же путём. Вижу, согласны. Не подведите меня, голубчик. Моё хорошее настроение – в ваших руках. Шпага!

– Да, Ваше Высочество?

– Какие забавы у нас до обеда?

– Через час – рапорт флотского экипажа, развод караулов.

– Восхитительно! – Принц с бодростью поднялся из постели в одной ночной сорочке. – Этот цирк заслуживает того, чтобы там побывать.

– Одеваться? – возник рядом предупредительный денщик.

– Нет, мундир – слишком скучно, – оглядел себя Церес. – Тапки без задников, спальный колпак, сабля с перевязью, орденская лента – и всё, пожалуй.

– Эрцгере… – У денщика отвисла челюсть; мичманы растерянно переглянулись.

– Да, и погребец с вином. Холодные закуски в судках. Обязательно фрукты, сигары. Доставить всё это на крепостной плац. Что ты уставился, любезный? я неясно выражаюсь?

– Но, эрцгере… регламент…

– Я – командующий округом, я определяю регламент. Моё командование должно запомниться. Господа, в честь будущего рапорта пьём по полной! Кто не осушит до дна, завтра экспрессом уезжает в Синюю столицу.

«Уехать сейчас», – мелькнуло у Прицела. Судя по глазам товарищей, они думали что-то похожее.

– И служанок, – с улыбкой задержал принц денщика. – Весь состав.

– Барышни ещё не прибрались после вчерашнего!..

– Пусть выходят на развод как есть. Непринуждённые, они милей.

«Дружище, – писал Прицел чуть позже приятелю из дворцовой кордегардии, – здесь в Курме подлинные чудеса. Мы словно участвуем в спектакле или служим при дворе безумного Корделя, полтора века назад. Вообрази себе – мы четверо, в парадной форме, а между нами ОН, в ночной сорочке и при сабле. У ног, в корзинах – бутылки с вином и водкой, целое море спиртного. Финиковое, коричное, миндальное, полынное – даров Лозы не счесть! Все мы пьяны с утра и продолжаем пить на плацу. Нам подносят девушки, одетые столь небрежно, словно только что в стогу валялись… Нами владеет дикое карнавальное веселье. Надо видеть лицо капитан-командора Барсета. Казалось, у него вот-вот усы задымятся от злости, но он держится, как ни в чём не бывало, только веко слева судорожно дёргается. Катер под парами ждёт нас – ехать на рыбалку. Будем бить острогами рыбу. ОН решил добывать еду к ужину на манер доисторических людей. Придётся скакать по прибрежным камням, в чём мать родила. От сумасшествия удерживает лишь обилие вина и общество прелестниц… Ты премного обяжешь меня, оказав одну услугу – передай письмецо ЕЙ, наедине, и пришли ответ на мой адрес».

Была на исходе вторая неделя раздора в державной семье. С тех пор, как принцесса Ингира надерзила батюшке насчёт его увлечений и финансовой политики, а также некстати – и каким тоном! – замолвила слово за брата, Дангеро с супругой держались подчёркнуто врозь.

Официально Ингире нездоровилось, поэтому она не покидала «дочерних» розовых покоев летнего дворца в Этерготе. О ссоре отца с дочерью было немедля доложено императрице Мариале – для таких докладов есть личный штат Её Величества из статс-дам, камер-девиц, гоф-дам и гоф-девиц, особ вездесущих, лёгких на ногу и имеющих массу полезных знакомств. Как жена, Мариала покорилась решению мужа, но как высочайшая в державе дама, объявила личным письмом, что не желает его видеть, пока дочь не выйдет на свободу. Пришлось обер-церемониймейстеру переписать порядок всех намеченных визитов и аудиенций так, чтобы пути венценосных супругов не пересекались. Ибо Дангеро не намеревался идти на попятную.

В бюллетенях министерства двора упрямая позиция Дангеро обозначалась туманной фразой: «Государь изволит пребывать в собственном дворце Меделиц, занятый неотложными военными и государственными делами».

Это была почти правда. Меделиц, служивший для малых приёмов и пития кофе в узком кругу, а также как музей рыцарских картин и подарков, воспрянул от сонной пустоты и ожил. Сюда носили телеграммы; курьеры спешили по аллеям с письменными распоряжениями государя; подъезжали фельдъегеря; канцлер и глава генштаба подкатывали в колясках на дутых шинах. Но чаще вокруг Меделица царили покой и тишина, порой нарушаемые шагами охраны и приглушённым щёлканьем ножниц садовника.

Оставаясь один, Дангеро носил свободный полувоенный сюртук цвета маренго и широкие, на матросский манер, брюки той же окраски. Две трети часа посвящал он записям в дневник, после чего читал сводки из мест сражений и «мёртвых зон», донесения разведки, отчёты министерства иностранных дел. Затем шёл полюбоваться клумбами и дать советы садовникам – дельные, поскольку государь знал толк в цветоводстве. Мог посетить оранжерею, проехать верхом по парку – или выходил с сигарой в густо увитую лианами беседку на возвышенном берегу Миноры. Оттуда открывалась великолепная перспектива окрестностей и далей. За серовато-голубой рекой, за бархатными лугами, за серебристыми изгибами стариц Дангеро видел предместья Руэна, уже далеко захватившие междуречье. Слева у горизонта – в дымке от кухонных, котельных и заводских труб, – смутно маячила столица с её множеством домов и храмов.

Свысока взирал император на подвластный ему простор и словно набирался сил от этого зрелища. Но душу его угнетали сомнения.

Известно, Золотая Лоза оберегает свои ряды от чужаков, даже высокородных. В то же время лозовики старались пролезть в высший свет и укрепиться там, хотя великосветская публика считала их плебеями, презирая за манеры кабатчиков, менял и сводников.

Однако за Лозой стояли миллионные банковские счета; более того, старейшина дал понять, что винная братия имеет свои сокровенные тайны и не прочь поделиться ими с государем…

…когда он изъявит согласие опоясаться зелёным фартуком.

«Если пойти на такое, то втайне от всех, – думал Дангеро, рассеянно созерцая заречную даль. – Не давать никаких росписей, всё на словах. И потребовать взамен уступок по кредитам… Но что они таят? к чему стремятся?.. Могут попросить себе пропинацию на всю Синюю половину… Лукавое племя!»

Между тем внизу, в зарослях берегового склона, мерах в ста от беседки, где размышлял император, Бези горячим шёпотом говорила Вельтеру:

– Штабс-капитан, там, за живой оградой, стоит мужчина. Он высок, хорошо сложен, старше средних лет. На нём удобная, добротно сшитая одежда вроде кителя. Курит сигару. Смотрит в нашу сторону, но не видит нас.

Пытаясь разглядеть этого мужчину за широколистыми глянцевитыми лианами, Вельтер прошипел в ответ сквозь зубы:

– Как вы видите слухом, ан Бези?..

– Это не слух и не зрение. Шестое чувство – так говорят учёные… Я ощущаю присутствие и расстояние, потом другие мелочи.

– А мысли? его мысли?

– Нет, только настроение. Он слегка раздражён и задумчив, но ему хорошо – сыт, доволен сигарой. Если бы он заговорил, я бы услышала его… наверное. Для этого нужно сосредоточиться, а я… я нервничаю.

– Нож! – позвал штабс-капитан, не поворачивая головы.