— Дина, давайте сделаем так, — подумав, Сергеич подвинул заявление в мою сторону. — Подписывать в приказ я его не буду. Пока не буду. И поговорю с Игорем Николаевичем. Если за две недели ничего не изменится и вы не передумаете, принесете снова, подпишу с первого числа. Без отработки.

— Хорошо, — пожав плечами, я взяла листок. — Вряд ли что-то изменится, но давайте попробуем. Что так две недели, что эдак.

Выйдя из кабинета, я не пошла к себе, а поднялась на этаж выше и устроилась на скамеечке в зимнем саду, куда редко кто-то заглядывал. Мерный плеск фонтанчика действовал умиротворяюще. Закрыв глаза, я старалась дышать медленно и спокойно.

Что-то случилось на планерке в тот момент, когда я поймала его взгляд. Зрачки расширились, лицо растерянно дрогнуло, — но лишь на секунду, а потом стало еще более жестким, чем обычно. Может, именно тогда он меня и узнал? То есть не узнал, конечно, а понял, где мы встречались? Поэтому и выплеснул все?

Нет, сказала я себе. Как бы там ни было, это не повод вести себя по-мудацки.

Но он же попросил прощения, влез адвокат дьявола.

Я достала телефон и перечитала сообщение.

«Дина, простите, я был слишком резок».

Понял, что перегнул палку?

Ладно, посмотрим. Готовиться к уходу я все равно буду. Лучше открыть дверь и не выйти, чем ломиться в закрытую. Может, и правда Сергеич подкрутит ему хвост. А если решу остаться, так никто о моем заявлении не знает. Хорошо, что секретарша куда-то вышла и я сама пошла с ним в кабинет. Уходить, по моему мнению, надо было четко и однозначно, без всяких мухожуков и «я передумал», иначе твой камбэк расценят как слабость или тупые капризы.

Посидев еще немного, я спустилась на свой этаж, посмотрела на часы. Время подбежало к обеду, но есть не хотелось. Зашла в спейс, налила кофе, взяла из общей коробки сладостей конфету. Ринка отпросилась к врачу, а Юра и Вероника вряд ли заметили бы, что со мной что-то не так, даже подойти я вплотную.

До конца рабочего дня я не сделала ничего из намеченного. К счастью, ничего срочного и не было. В голове царила все та же сказочная пустота, как в тот момент, когда меня засосало в зрачки Щукина. Только злилась на себя за то, что снова и снова вспоминала его растерянный взгляд. И на него злилась тоже. Но уже не так, как несколько часов назад, когда рыдала в туалете. И потом, когда писала заявление об увольнении. Нет, как-то липко и вяло. Словно… со снисхождением? Или пытаясь понять?

Так, а вот этого точно не надо! Сначала понять, потом простить. А потом что? Полюбить? Нет уж, спасибо!

Обсуждать все это с Ринкой не хотелось. У меня была приятельница Наташа, которая тоже сильно страдала от мудака-начальника, но не уходила из-за хорошей зарплаты. Вызвонив ее, я предложила пойти куда-нибудь развеяться. Долго уговаривать не пришлось. Она взяла мужа, муж подцепил друга, и мы провели неплохой вечер в клубе. Кавалеры наливались горючим и разглядывали девиц, а мы мыли кости боссам, выпуская пар. Друг оказался вполне приятным, но не торкнуло ни меня, ни его, поэтому продолжения не последовало. Да я и не рассчитывала, просто хотелось немного отвлечься.

Мобилизовав себя на две недели окопной войны, я начала подбирать хвосты. Ринке, разумеется, пришлось сказать, что, скорее всего, ухожу.

— Нашла что-то? — удивилась она. — Говорила же, что некуда.

— Некуда. Пока. Но терпелка кончилась. Ничего, Рин, не пропаду. У нас, писак, всегда есть возможность заработать словоблудием. Если не на икру, так хоть на хлеб. Только, пожалуйста, молчи пока. Остался минимальный шанс, что не уйду, поэтому лучше, чтобы никто ничего не знал.

Прошел день, второй, третий. Щукин до меня не докапывался и вообще обходил десятой дорогой. Только кивал молча издали. Видимо, получил капитальный нагоняй от Сергеича.

Сначала я не могла поверить и каждую минуту ждала какого-то подвоха. Как собака, которая уже не раз получала пинка. Когда пришлось обсудить рабочий вопрос, заранее напружинилась, готовясь к контрудару. Ну правда, чего терять-то? Можно и огрызнуться всласть. Можно даже вывалить все, что о нем думаю, и послать открытым текстом на все запрещенные цензурой локации. Однако обошлось без драки. Сухо, напряженно, но конструктивно.

А что, так можно было, оказывается?

Блин, какой же ты все-таки мудила, Щукин! Могли бы ведь нормально работать, если бы тебя так не клинило.

Прошла неделя, подкатила к концу вторая. Наступил последний день, когда надо было принять решение. Уходить или остаться? Хоть монетку бросай. Я ехала на работу и словно ждала чего-то. Чего-то такого, что поможет сделать выбор.

Не доехав пару кварталов, я попала в глухую пробку. Хоть бросай машину и иди пешком. Что в итоге и сделала, кое-как приткнувшись у поребрика. Знак запрещал парковку в ночь на понедельник, а сегодня был вторник, к тому же день.

Когда я добралась до бизнес-центра, основной поток народа уже схлынул, у лифтов никого не было.

— Опаздываете, Дина Андреевна, — прилетело из-за спины.

Я могла, конечно, огрызнуться или вообще послать по известному адресу, но словно кончился завод. Не хотелось уже ничего. Абсолютно ничего.

Ну вот и монетка прилетела, подумала я. Пожала плечами и вошла в лифт, гостеприимно распахнувший двери. Щукин — следом. Встали на максимально возможном удалении, прижавшись к противоположным стенам и глядя в стороны.

Проехав полтора этажа, лифт дернулся, встал, и тут же погас свет.

— Прекрасно, — хмыкнула я. — Все дерьмо к нашему берегу.

Подсвечивая телефоном, Щукин понажимал всякие кнопки, попытался вызвать диспетчера. После долгого молчания тот наконец откликнулся и сказал, что замкнуло какой-то контур, придется подождать.

— Прекрасно, — повторила я.

Меня вдруг начало знобить, стало трудно дышать. Клаустрофобия? Никогда ею не страдала, наоборот, не любила большие открытые пространства. Нет, это явно что-то другое.

Я еще сильнее втиснулась в стену, закрыла глаза, как будто и так не было темно.

Дежавю…

Острое, волнующее ощущение того, что рядом кто-то есть. Мужчина — незнакомый мужчина, с которым, возможно, будет секс. Запах и вкус, голос, прикосновения… Выпавшее из чувственной обоймы зрение увело за собой обыденность, оставив мистику и магию ночи.

Сердце колотилось все сильнее, словно хотело сломать грудную клетку и лягушкой выпрыгнуть наружу. Ноги дрожали, подгибались в коленях. Я уловила движение, и почти в ту же секунду его губы накрыли мои — тяжело и горячо.

Я замерла, не веря себе.

Не может быть… не может!

Или все-таки может?

Я исключила первого из шестерых, того, с кем провела тогда вечер, потому что казалось: его узнала бы, почувствовала. Но, похоже, сознание отвергало его в зримом облике — слишком обычного, слишком земного, тогда как подсознание вопило и топало ногами.

Уже не думая ни о чем, я подалась вперед, но встречное движение погасило порыв и еще сильнее вжало меня в стену. Я узнавала, узнавала его — и то, как тонко он обводил мои губы языком, и как собирал их своими, чтобы тут же раздвинуть и поймать мой язык. Узнала, как плотно легла в ладонь грудь, когда он вытащил из юбки блузку и забрался под нее, сдвинув вверх лифчик. Узнала наконец его запах, пробившийся сквозь тяжелый парфюм, как росток сквозь асфальт, — запах чистого мужского тела, свежего пота, запах возбуждения и желания.

— Черт, это правда ты, — прошептал он, и я узнала их, те особые интонации, с которыми никогда не говорил Щукин.

Да потому что это не Щукин целовал меня сейчас, а тот незнакомец-невидимка из клуба, и я не знала, как их совместить. Или, точнее, не хотела совмещать.

Член твердо упирался мне в живот, флеш вспыхнул в темноте ослепительной искрой, только не зрительный, а чувственный: как глубоко и плотно он входил в меня. Желание вспороло тело горячей стрелой, от горла к животу, между ног мгновенно набухло, влажно и скользко. Я поскуливала тихо, запрокинув голову, а его губы медленно опускались по шее, от подбородка к ямочке между ключиц.