– Признайся, еще ни одна женщина не внесла в твою жизнь столько светлых тонов.

– И что, теперь молиться на нее?

– Этого не требуется, но вряд ли припомнишь, чтобы кто-нибудь нуждался в тебе до такой степени.

– Мои родные…

Голос замолчал.

Да, у него есть семья, она и сейчас поддерживает – регулярно шлет посылки с вложенными короткими записками. Но за все время – ни одного письма. Его семья жила по другим правилам, так отличающимся от того, с чем он сегодня столкнулся.

Зябко поежившись от нахлынувших мыслей, он вдруг вспомнил другой зал ожидания.

Ленинград. Вокзал. Детские ножки в кожаных сандаликах скользят по мраморному полу, в руке зажат альбомный лист с новым рисунком. Саша почти первоклассник, и он встречает отца!

Внезапно, словно не в силах бежать в едином ритме с этим маленьким сгустком чистой радости, ноги заплелись, мальчишка полетел на пол, ушиб коленку, буквально подкатился к отцовским ногам и уже готов был разреветься, но отец просто поставил его на ноги, строго посмотрел в глаза и произнес, как приказ:

– Александр, немедленно прекрати! Ты позоришь сейчас всех нас. Упал – встань, хочется плакать – терпи. Ты – сын офицера. Будь мужчиной!

Вот и все. Никто не утешил, не вытер платком слезы. Нестерпимо жгло ссадину на коленке, но даже мама, милая Любаша, не осмелилась, как выразился отец, «сюсюкать» над ним. Он брёл, опустив голову, в руках – смятый альбомный лист с рисунком, на который никто даже не взглянул: самолет взмывает в закатное небо, за штурвалом – отец, а он, Саша, на взлетной полосе аэродрома ждет его, размахивая красным флажком.

Вот так и вся его жизнь – сплошной зал ожидания: всегда стремиться заслужить одобрение отца и вечно оставаться в тени успешного родителя. Однажды и это перестало быть нужным.

Родившийся в семье летчика-испытателя он с раннего возраста ни в чем не знал отказа. Мать, обожавшая своего Сашу, милого дорогого Сашеньку, давала ему больше свободы, чем строгий отец, и пока того не было дома, бессовестно баловала сына. Частенько умиляясь его шалостям, ерошила ему волосы, придумывала смешные прозвища: маленький чертенок, сладкий медвежонок, веселый карапуз, капелька моя.

– Тебя ждет большое будущее, – твердила она, заметив его тягу к рисованию, и делала всё возможное для воспитания мальчика в традициях творческой интеллигенции.

Любовь Андреевна использовала малейший повод пригласить в свой дом не только вышестоящее руководство мужа, но и так называемую богему: художников, поэтов, артистов. Надо сказать, что она преуспела в этом. Дорожила связями, крепила их все более интересными и нужными знакомствами. Она закладывала основу будущего своего сына.

Отец редко бывал дома, он не принимал участия в воспитании детей, считал, что они и так вырастут, им нужна только мать, его же задача – обеспечивать их всем необходимым для поддержания впечатления крепкой, состоятельной и примерной ячейки общества.

Василий Петрович с готовностью потакал желаниям своей амбициозной жены, что позволяло ему жить в мире с собой и окружающими. Он благосклонно относился к прихоти Любаши быть центром внимания и блистать в созданном ею мире, баловал ее дорогими нарядами и украшениями, модной мебелью, предметами искусства. Это вполне укладывалось в его стройную картину мира, где не было места ярким эмоциям и страстям, где детям на людях полагалось вести себя сдержанно и достойно.

Когда началась война, отец выехал с авиаполком вглубь страны и, целиком погрузившись в обучение молодежи, на некоторое время забыл о жене, старшей дочери и сынишке. А когда вспомнил, Ленинград уже был в блокаде. Война и голод забрали Любашу. Вскоре после победы он женился еще раз. Саша был уверен, что только положение и высшее командование потребовали от коммуниста соответствующего поступка: он нашел детей, забрал их к себе, даже не поинтересовавшись, как те выжили. Дочь Лиду пристроил к сестре, а Сашу – в школу-интернат при Академии художеств, благо крепкие довоенные связи еще сохранились. Так и жили: отец со своей новой женой и дети, горько обиженные родительским безразличием. Глава семейства не был единственным мужчиной, который считал, что излишне заботиться о детях не обязательно. Особой любви к ним не чувствовал, но в поддержке никогда не отказывал. Когда повзрослела дочь, ей выделили жилье.

Саша в интернате жил замкнуто, не стремился быть лучшим. По окончанию школы как сына боевого офицера его приняли в Академию художеств. Имея незаурядные способности, он так и не сумел их полностью раскрыть, мешала патологическая обидчивость, он ссорился со всеми, кто смел ему говорить не то, что он хотел слышать. В конце концов, в 1950 году встал вопрос о его отчислении из Академии, но там началась реорганизация, и вопрос повис в воздухе. Работать Саша не был приучен, да и не любил.

Мачеха ничего не говорила прямо в лицо, но всем своим видом давала понять, что на него, нахлебника, зря тратится семейный бюджет. Саша слышал, как за спиной она бормотала не самые лестные слова в его адрес. «Порочит честь семьи» – самые мягкие претензии. Когда он связался с сомнительной компанией и чуть не схлопотал тюремный срок, отец в одночасье отправил сына в Котлас, подальше от соблазнов и опасных связей. Кто знает, как бы все обернулось, останься он в Ленинграде. Особых иллюзий он не питал, по дому не скучал.

Саша понятия не имел, почему он это вспомнил. Может, мысли о семье навеяны тем домашним теплом, которое так его согрело? Здесь все настолько естественно, что хочется радоваться мелочам. Хочется просто жить.

Саша, находясь в приподнятом настроении, решил этим воспользоваться сполна. И первое, что нужно сделать, наладить отношения с Верой. Времени у него мало. Перебрав несколько вариантов, остановился на мирном договоре.

Зная, что в настоящий момент Вера дома одна, поскольку Клара отправилась к портнихе на примерку новогоднего платья, полный решимости исполнить задуманное, Саша направился к дому подруг. Постучал.

– Можно войти?

– А вы не ошиблись дверью? – вместо приветствия не сдержалась Вера.

– Я пришел с белым флагом. Вижу, ты мне не веришь. – Тогда Саша вытащил из кармана белоснежный платок и с поднятой вверх рукой переступил порог и сразу увидел нарядную елку. «Хороший знак», – мелькнуло в голове.

– Надо поговорить. Не возражаешь?

– Исключено! Какие у нас могут быть разговоры? Вообще не вижу причины, по которой мне бы захотелось общаться с тобой. – Вера демонстративно оставалась стоять у раскрытой двери, всем видом показывая, что явился нежеланный гость.

– Есть! Клара.

– Что с ней? – не на шутку встревожилась она, поскольку небезосновательно считала, что именно Сашка повинен во всех горьких переживаниях и пролитых слезах подруги.

– Думаю, в эту самую минуту вертится перед зеркалом.

– Ты издеваешься?

– Ничуть!

Вера, поджав губы, с негодованием уставилась на незваного визитера, тот тоже ответил колючим взглядом.

– Тебе лишь бы съязвить!

– Готов сказать то же самое о тебе.

– Боюсь, не совсем понимаю, что ты имеешь в виду. Объяснись! Я не намерена разгадывать твои загадки.

– Я стараюсь быть вежливым.

– Должна признать, что нашу первую встречу нельзя назвать мирной, – Вера тоже убрала из голоса жесткие нотки, однако недовольство не покидало. – Может, и хотелось бы сказать, сожалею, что все так случилось, но …

– Напротив, она оставила неизгладимое впечатление, – поторопился остановить неприятные воспоминания Саша.

– Пожалуйста, не утруждай себя хорошими манерами. Говори, с чем пришел, и проваливай. – Вера для чего-то начала с грохотом переставлять на столе чашки с блюдцами.

– Я восхищен, ты всегда столь прямолинейна. Трудно ошибиться в твоих чувствах. Куда можно присесть? – Саша выдвинул стул. – Понимаю, чай мне здесь не предложат. – Вера промолчала.

Неприветливая хозяйка зыркнула глазами, успев заметить, что художник подтянут, одет в хорошо скроенный костюм и тенниску в тон пиджаку. «Приоделся! Зря старался! Хоть из кожи вылезешь, все равно для меня ты – самовлюбленный и высокомерный болван. – Она была непреклонна в своей оценке. – Никогда не пойму, как можно выносить его общество, постоянно скучающий вид», – закончила она про себя.