Но неба нет — так эфемерно блекла

И так неосязаемо мала

Граница света. Тусклых туч конвой.

Прицел — на расстоянии два шага

Расстрел. И не спасет отвага

Надежды иль смирения постой.

Тебе прописан жития остаток.

Хватай его засохшими губами.

Нахлынет он нечаянно стихами,

Где правды яд так нестерпимо сладок.

Вы — краткость лезвия бритвы.

Лукавая копия сфинкса.

Полный покой среди битвы —

Выше значение Икса.

Молния вы иль небо?

Всходы иль бьющий их град.

Полно. Кто бы вы ни были,

Вы мне брат.

Матовой — холст,

Бликующей — атлас,

Секрет ее прост —

Дым. Газ.

Химера. Язва встреч

С бумагою дана.

Не бросить, не сберечь.

Бал Сатана

Сбирает. Свой наряд

Сметаешь, не крича.

Мраморный каскад,

Бумажная парча.

Но ночь! Прочь суета —

Господь благословил.

И на шитье листа

Сапфир чернил.

Нежнее двух рук,

Пронзительней глаз

Чуть слышимый звук

«Я вас…»

И дальше, даст бог,

Закончит, решась,

Банальнейший слог,

Связь.

Не пошлость затей,

Не сплетни вокруг,

Лишь отданный ей

Звук.

Ты — осень. Если я весна,

Не знавшая еще, что будет,

Боявшаяся летних будней.

Ты — осень. Ты — размах крыла.

У дней, летящих в никуда,

У чувств, зачем-то возвращенных,

И всех пристрастий отвлеченных

Похолодания беда.

Ты не набросок, ты — чертеж,

Что воплощен лишь на бумаге,

Но силы нет, как нет и шпаги,

Доказывать: Что было — ложь!

И новый день, который просит

Надежды суетность, забыт.

И все по-старому. Летит

Листок несбывшийся. Ты — осень.

Амальгама стекала в корчах,

И огня лакающий почерк

Полыхал, мне веки корежа

На остатках зерцала. И кожа

Проявившимся излученьем

Фосфорилась. Тайна в сочельник

Выливалась кипящим воском,

Застывая зловещим наброском.

И в твоих влажных стынущих пальцах

Отражалась в догадки зеркальцах,

Не раскрыв лишь развязку драмы —

Дрожь в конвульсиях амальгамы.

Как смели соскучиться вы,

Которому так не присущи

Все чувства земные. Увы,

Вам ближе умы, хоть и лгущи.

Как вы, кто и сыт, и пресыщен,

Одуматься смели,

Хоть шанс был из сотенной тыщи

Вам сдвинуться с мели.

Как вы, кто с блестящей тоской

Шарады привык разрешать,

Вы, нового быта герой,

Как смели дышать?

Если день отгорел и стих,

Оставляя не след, а перлы,

Если каждый свой новый стих

Я вымаливала как первый,

Если светом в моем окне

Каждый новый рассвет разбужен,

Если каждый кружочек не

Мечтал стать колечком мужа,

Если каждый журавль в гнезде

Жить не хочет, что в день свил давний,

Если каждый из нас в гневе,

Не в надежде жаждал свиданий,

Если каждый, кто мудр и смел,

Подыграл дуракам досужим,

Если видеть меня не смел,

Хоть в гордыне, хоть в нашествии дел,

Ты мне в жизни такой не нужен —

Но сужен.

Вседневно, всечасно

В обычной логичности дня

С тобою встречаюсь

Единой единости для.

Чтоб в сердце болезнью,

Невстречей как нож не вошел.

Так таинство плесни

Рождает студенейший пол,

Так корочки льдышек

В вчера еще теплой воде,

И жертвенность вспышек,

Чей пик совпадения не

Заправлен в реалий

Вседневных тугие бока.

Мы сами не знали —

Не встречи подвластны богам.

А встречи беспечны

В сознаньи, что краток их час.

И мучат, и лечат,

И мечут условности в нас.

Ласка. Скала.

В тело вросла.

Въелась. Сроднилась.

Свилась — гнездо.

Не разделилась

На после и до.

Каменна ласка.

Ласков обрыв.

Брошено лассо.

В петлю двоим.

Брошена карта,

Жребий решен.

Вопросом — как ты

Жил в мире жен

Чуждых. Рутина,

А жизнь мала.

Жесть ссоры— тина,

Ласка — скала.

Жест — дерзкое пламя,

Жест — детские сны.

Застывший на грани,

Где жертвенный смысл

Укутает негу

В томления мех.

Реальности немы.

Реальнее смех.

Сквозь дней анфилады,

Сквозь своды утех,

Сквозь бедствий шарады

Укутает снег

Все старые вещи —

Побелка на жесть.

Оставив лишь вещий

В величии жест.

Обнимали друг друга морем,

Только море дано двоим,

Две руки для объятия горем

Разлученности — Ницца и Крым.

Обнимали друг друга духом —

Неотчетное наше — дух.

И сойти не давала с круга

Память рук.

И, обняв, наконец, руками,

Не поверили — это мы?!

Отгремело за ста замками

Царство тьмы…

Обнимали друг друга морем.

Прочье — сон.

С разлученностью истово спорит

Память — он!

Мечтала — легкости пером,

Мечта — прозрачностью граната,

Мечтала — в твой покой, в твой дом

Войду когда-то.

Гадала карточкой судеб,

Гадала гроздьями из четок,

Гаданиям — вода и хлеб —

Нет счета.

Осталось — бус гранатный хруст,

Осталось — букв гранитный росчерк,

Осталось — мир, который пуст,

Все — прочерк.

И жизнь осталась — дань мечты

В запасе — фол от века — спасе!

И эту жизнь не живший ты

В запасе.

Не ритм, не слово, не строка —

Я трушу.

На крови постится страна.

Нарушу

Последневерия обет,

Оспорю.

Последней подлости навет

Дан с кровью.

Дымчато-темный топаз глаз.

На ветру спелый колос — голос.

А волос для пущенных рук — пух.

А для взгляда земля

– я.

Два ужа с удивлением вровень — брови…

И упрямство — загнанный мул — скул.

И надлобья — морщины хранит гранит —

Карта впитала все прочьи черты

— ты.

В небе вольном полет журавля

– я.

Над скалой острой беркуты

– ты.

И свеченье обыденной тьмы

— мы.

Остальное добавит ей ночь

– дочь.

Сирень — природы лень.

Ей, суетно избитой,

В словесный храм закрытой,

Так нужен чистый день,

Что моет свет и тень

От ливня ручейками

И мокрыми руками

Швырнет в окно стихами

Дух вечности — сирень!

Как много ран нанес обман.

Он, этот грешник косоглазый,

Желанием к суете заразы

Бесчестья кинуть обуян