— И что теперь будет? — спрашиваю Комиссариу.

— Срок давности по убийству Эвы Торреш истек, — отвечает полицейский комиссар. — Но по новым делам об убийствах следствие ведется.

Около сгорбленного старичка, от которого отвернулись дочка и внучка, все это время стоит помощник полицейского комиссара.

— Луиш Торреш, — Комиссариу обращается к старичку, затем поворачивается в сторону экрана, — Роза Перейру. Вы арестованы по подозрению в убийствах Каталины Торреш, Агостиньо Тиензу и покушении на убийство Жозе Кампуша.

Сотрудник полиции застегивает наручники на руках Луиша.

— Сеньоре Жардин-младшей будет предъявлено обвинение в пособничестве. Мать ее уже вызвала адвокатов и заперлась с ней на вилле. Но мы не торопимся, адвокатов дождемся и обвинение предъявим.

Экран палаты Розы гаснет, охранявший ее сотрудник отключил трансляцию и по распоряжению комиссара проводит процедуру ареста.

— А с покушением на саму Розу-то что?! — неожиданно вспоминает невестка адмирала.

— Никто на нее не покушался, — уверенно поясняет комиссар. — Старый как мир прием, изобразила собственное отравление, чтобы перевести все стрелки на Луиша, закопать его, а самой выйти сухой из воды, как делала уже не раз. Не вышло.

Следствие окончено. Можно вернуться к нормальной жизни. В которой и без убийств в «Барракуде» слишком много проблем.

Второе за этот длинный день собрание окончено. Помощник полицейского комиссара увозит Луиша. Эва-младшая уводит Марию-Луизу. Внук Витора поддерживает деда, провожает его к выходу в сторону океана — ограничения на передвижение с обитателей «Барракуды» сняты, Витор говорит, что хочет пройтись, подышать.

А Гэбэшник Панин продолжает разговор с Далей, прерванный внеочередным собранием.

— …у Фабио Жардина и его матери крупнейшая коллекция его ранних работ, подписанных «Иннокентием Саввиным». Поэтому им так важно похерить найденное вами.

С убийствами в «Барракуде», считай, разобрались. Теперь главное — Даля.

И вопрос, как помочь дочери?

И как избавить ее от Гэбэшника, нанятого владельцем коллекции, чтобы окончательно утопить дочь.

— Почему вы сразу исходите из плохого, Татьяна? — подает голос Гэбэшник, будто читая мои мысли, вслух я ничего не сказала. Или вид у меня такой, что и без слов понятно. — Из хорошего исходить не пробовали? Что Оленев нанял меня, чтобы помочь Дале Леонидовне спасти коллекцию. И ее репутацию, разумеется, тоже.

«Исходить из хорошего» получается с трудом. Но приходится.

Положим, это так и главная задача Панина совпадает теперь с главной задачей дочки, а значит, и моей — спасти коллекцию от уничтожения. Задача минимум — чтобы картины публично не сожгли, не отправили в шредер или что с ними собираются сделать. Задача максимум — доказать подлинность найденных и атрибутированных Далей работ. Только дочка и Панин могут понять, есть ли шансы остановить эту казнь.

— Шансы?! — зло усмехается Даля. — Главный эксперт Мирового фонда культурного наследия заявил, что подделки нужно уничтожать, дабы неповадно было их плодить. И что ничто его не остановит. Ничто и никто. «Разве что сами гении встанут из могил и скажут, что это их картины».

Людей из мира искусства я не знаю, через кого остановить публичную экзекуцию, не знаю, доказательств у меня нет, и не могу помочь с атрибуцией гениев — Брауэра, Вермеера и кого там еще?

— Вулфа. Раннего Вулфа. Недостающие работы цикла «Театр тающих теней», вместо которых он на всех выставках оставлял пустые рамы.

— Вулфа?!!

— А что тебя так удивляет?

— Вулфа? И твой гад, этот… как там его… главный эксперт фонда…

— Фабио Жардин. Как выяснил Андрей Александрович, — дочка кивает в сторону Гэбэшника, — приемный сын той самой богатой Марии и брат Жардин-младшей, которую полицейский комиссар должен обвинить в пособничестве убийствам Каталины и Тиензу.

— …этот гад Жардин требует подтверждение словами гения? Словами Вулфа?

— Да, и что?

— Какой сейчас год?!!

— Мам, с тобой все хорошо?

— Год какой? То есть, ну да, понятно… С 1988-го двадцать пять лет уже прошло?!

— Мам! Может, тебе что-то выпить? Лекарство какое-то есть?

— Конечно, прошло, да! Я ж тогда тебя ждала, а тебе уже больше…

— Спасибо, что напомнила, что мне уже больше двадцати пяти!

— Больше двадцати пяти!

— И чему ты радуешься?!

— Больше двадцати пяти!!!

— Мам…

— Кому достались архивы Вулфа после его смерти? Прямых наследников у него же не было.

— «Фонду Ант. Вулфа».

— Ищи контакты фонда.

— Контакты я знаю. Тебе они зачем?

— У них должна храниться опечатанная коробка с бетакамовскими кассетами — интервью 1988 года. Не показанное нигде. И должно быть распоряжение самого Вулфа — через двадцать пять лет запись должна быть возвращена автору с правом свободно ею распоряжаться.

— И кто автор интервью?

— Я.

— …так вы знали Набокова с юности?!

— И старшего, Владимира Дмитриевича, и младшего, Володю. После Крыма видел только раз, в марте 1922-го в Берлине. Так и не сказал Володе, что редкую поликсену[18] и не менее редкую стевениеллу сатириовидную[19] в Крыму после его отъезда таки поймал! А от убийства старшего, Владимира Дмитриевича, на память осталось…

Гений показывает правую руку со шрамом. На мизинце знаменитое по всем его портретам кольцо с синим камнем. Символ Гения.

— Убить хотели не меня, и даже не Набокова, а Милюкова. Дважды. Ему подсыпали яд в кофе, который выпил писатель Сатин. И стреляли в Милюкова, но погиб старший Набоков. Я лишь рядом оказался…

Он сидит напротив. Великий. Как общаться с великими, она не знает.

Выпало счастье, которое в ее профессии случается раз в жизни, — взять интервью у Гения. Настоящего гения с русскими корнями, шестьдесят с лишним лет не бывавшего на родине и практически не дающего интервью! На его вилле на озере Гарда. В его мастерской. О таком невозможно было и мечтать.

Письмо за подписью Начальника отправляли наудачу. Решили быть наглыми, пока границы приоткрылись, и отправили просьбы об интервью всем звездам, до которых раньше было не дотянуться, — и Маккартни, и Тэтчер, и Бродскому, и Мадонне. Агенту Гения тоже отправили. И вдруг получили ответ. Из новомодного факса выполз лист с приглашением на интервью самого Начальника, а она, главная перестроечная телезвезда, вроде как за компанию, как «лицо в кадре».

В райком партии на собеседование отправили. В Первом отделе проинструктировали. Загранпаспорт выдали. Командировочные выписали. Технику под личную ответственность. И — невиданная роскошь — шесть бетакамовских кассет по 20 минут! На час хронометража при записи на две камеры, если никакая из кассет не подведет! С запасом выдали — станет Гений с ними час разговаривать!

Начальника не выпустили. Что-то там Первому отделу в анкете не понравилось, какие-то дальние родственники за границей. Пришлось лететь вдвоем с оператором.

И как разговаривать с Гением?

Утро. Мастерская Гения. Выставляют камеры — одну без оператора на нее, главную с оператором за камерой на Гения.

Вопрос — ответ.

Вопрос — ответ.

Вроде бы, как это становится модным говорить, «эксклюзив». Гений никому из советских интервью не давал. Он вообще много лет интервью не давал, особенно телевизионных. Смотреть будут все, и не только в Советском Союзе. Но…

Все не то!

Сухо. Ломко. Слова. Слова, а не жизнь.

— Вы называете «Театр тающих теней» циклом. И на выставках вывешиваете пустые рамки. Почему?

— Потому что это цикл. Первые шесть работ пропали. Потеряны в Крыму в Гражданскую.

— Не пробовали их искать?