Почувствовавший все Луиш, даже в пике ярости и желания доказать свои права не смог. Откинулся рядом, обмякший. Обозвал. Виновата она, на нормальную жену у мужа всегда стоит. Натянул трусы, вышел из комнаты.

Хотелось ли ей любви? Наверное, да. Прежде, с самого замужества в двадцать один год (мать все доставала — засиделась со своим университетом в девках, перестарок, замуж не возьмут!), таких долгих перерывов без секса у нее не случалось. Хороший, плохой, любовь или просто телодвижения, счастье или страх, но каждый день, через день, потом реже, но все же…

На второй месяц тело стало предательски реагировать. Ночами долго не могла уснуть, ворочаясь и извиваясь, невольно трогала себя там, где трогать грех. Как мать столько лет жила без любви? И как живет сейчас? Неужели у нее все эти годы никого не было? Матери это еще нужно или уже нет? И как справлялась она? Верой в Бога замещала? И в Салазара?

Стали сниться те самые сны, которые в ее подростковом возрасте священник называл греховными и призывал усерднее молиться на ночь. В одном из снов привиделся Витор. И в этом сне ей было так хорошо, как никогда не было с мужем наяву. Проснулась посреди ночи, задыхаясь, мокрая и счастливая, и подумала — а у кого-то так и наяву бывает!

Посмотрела на спящих девочек. Испугалась — грех же! Усмехнулась — ну и пусть. Святость счастья ей не принесла. Медленно, растягивая сладость, принялась вспоминать, что ей снилось. Наяву ей никогда не хотелось оказаться в объятиях Витора. Или она, сама того не замечая, запрещала себе хотеть? И вдруг во сне! И вдруг так.

Есть ли что-то между ней и Витором, Эва так и не понимает. Ухаживает? Вербует?

С возвращением Луиша попросила Витора до дома ее не провожать. Кивнул головой, и только. Но у телестанции встречает часто. Быстро взяв под локоть, уводит в свой «Рено», рассказывает, как стремительно развиваются события с их «заговором капитанов».

Ни разу не поцеловал. Всегда на грани. А она так и не спросила, женат ли он, — боится услышать, что женат?

Поклонники по-прежнему толпятся у телецентра, но от тумбы около ее дома исчезли. Значит, следили не за ней, а за Витором, а теперь, когда он до дома ее не провожает, следят за «заговором капитанов» в других местах? Иногда ей кажется, что кто-то прячется за рекламной тумбой или в припаркованной рядом машине, но гуляющий между только что построенных домов нового проспекта ветер гудит — показалось.

В середине апреля у Луиша умерла мать.

В церкви на отпевании старшая сестра Луиша, рыдая, обняла Эву.

— Мама так переживала! От этого и слегла! Так хотела, чтобы у вас все наладилось!

Держа за руки дочек около гроба свекрови, смотрит на Луиша. Можно ли оставить детей без отца? Она выросла без отца, и как от этого больно.

Жалко его. Красивый — был, неглупый — казалось. И любимый до судорог — когда-то. Куда все ушло? Как пробку из сосуда вынули, и пуст сосуд.

Жалко его. Стоит, как маленький мальчик, потерявший маму.

— Вот и наладилось! — не спрашивает, а утверждает золовка.

Луиш не верит, что она намерена развестись всерьез. Никто не верит. Но должна ли она жалеть его больше, чем себя?

Неожиданно на стороне Луиша оказывается и ее мать. Не столько на стороне зятя, сколько категорически против развода — грех! Что люди скажут! Стоит на похоронах рядом с семьей Луиша — каменная стена, сквозь которую не пробиться.

Накануне мать настояла, чтобы они вместе пошли на утренний молебен. И после незаметно подтолкнула ее к священнику, а сама с внучками пошла к выходу — мы тебя на улице подождем. Эва спешила на тракт, но ослушаться мать не могла. Парализующее соединение матери и храма всегда вводит ее в состояние детского трепета. И страха, что опять сделала что-то не так. И нужно будет рассказать об этом на исповеди, а исповедник скажет, что она плохая…

Священник грехами не упрекал. Сказал, что смотрит ее по телевизору… Вот только… Она же сама должна знать. Церковь не признает разводов.

Мать, которая всегда терпеть не могла ее мужа, теперь стоит горой за целостность церковного брака и настоятелю их храма нажаловалась.

— В Евангелии от Марка, глава 10, сказано, «что Бог сочетал, того человек да не разлучает. В доме ученики Его опять спросили Его о том же. Он сказал им: кто разведется с женою своею и женится на другой, тот прелюбодействует от нее; и если жена разведется с мужем своим и выйдет за другого, прелюбодействует».

А что надо жить так, как они жили с Луишем последние три года, это тоже Бог сказал? С побоями и злобой.

Особой религиозности в себе она давно не чувствует. Со времен университета, а может, и раньше, с тех пор как лет в шесть или семь Бог так и не ответил ей на вопрос, почему у всех есть отцы, а у нее нет и никогда не было. Почему же теперь ее так задевают эти уверения настоятеля, что церковь разводов не признает?

Отношения с матерью, и без того холодные, после ее новой попытки заговорить про ее отца стали совсем ледяными.

— Этого человека не существует! Он предал доверие премьер-министра Салазара. Предал меня. Предал тебя.

Именно в таком порядке, начиная с Салазара.

— Из-за него я потеряла работу в аппарате премьера! Великий человек оказал ему доверие!

— Мама! Великий человек отобрал у тебя мужа, у меня отца! Оставил нас одних. Подверг его мучениям. По сути, убил.

— Не смей так говорить о Салазаре! Он навел порядок в стране!

— Какой порядок, мама?! Аресты? Подавление инакомыслия? Концлагерь, где держали отца? Убийства оппозиционеров?

— Не смей! Ты тогда не жила, не знаешь! Он навел порядок после Первой республики! Тогда президенты и правительства менялись быстрее, чем времена года.

— Зато эта зима тянется уже больше сорока лет…

— Пока я росла, двадцать переворотов было, революции считать не успевали!

— За мою жизнь увидеть бы хоть одну…

Мать уходит на кухню и больше ничего не говорит. А «ничего не говорить» и молчать так, что ее молчание чувствуют даже стены, верная салазаристка умела всегда.

Возвращаться к разговору об отце бесполезно. Но после даже не получившегося разговора становится явно главное — все правда! И про отца, и про Салазара, и про мать. И про кольцо, которое мать отдала Эве в надежде, что больной уже диктатор увидит по телевизору молодую ведущую с его кольцом на пальце и вспомнит девушку за его спиной в оперной ложе.

После похорон уехала на прямой эфир. А когда вернулась домой, все продолжилось.

Телефон начинает звонить, едва она закрывает за собой дверь. Она первой успевает поднять трубку в прихожей.

— Эва!

На том конце провода голос Витора и сразу звук второй трубки, которую Луиш снимает в большой комнате, и голос мужа:

— Алло!

— Это мне звонят! — обрывает мужа она. — Положи трубку.

Откуда только силы хватает так сказать.

Звук трубки, опущенной на рычаг, — Луиш от удивления резкостью в ее голосе все же кладет трубку? Или только нажимает на рычаг, а потом снова отпускает и теперь слушает разговор?

— Эва! С тобой все в порядке?

Витор взволнован.

— Да. А что случилось?

— Пока ничего. Под окнами дежурят?

— Давно никого не было. А что?

— Проверь.

Прямо в ботинках проходит на кухню, выглядывает сквозь занавеску. Никого не видно. Но круглую рекламную тумбу на прошлой неделе заменили на широкую прямоугольную. Если кто-то прячется за ней — не увидишь. Припарковано несколько машин. В «Форде», кажется, кто-то сидит. Или от ветра фонарь так качается, что тени можно принять за живых людей? Просто театр теней какой-то. Тающих теней. Тени появляются и тают.

— «Форд» стоит, кто-то есть внутри, но не уверена…

— Одна никуда не выходи.

— Я и не собиралась. Только вернулась…

Витор не дает договорить.

— Тебе нужно будет приехать на телестанцию. И вызвать всех, в ком ты уверена. Слышишь?! Нужно приехать! Ты меня услышала?

— Да.

— Одна не выходи. Жди. Перезвоню.