Я не говорю ей, что отказ от нас означает, что я останусь одиноким на всю оставшуюся жизнь, если не спарюсь с кем-то вне связи, чего я бы никогда не сделал. Быть отвергнутым истинной парой никогда не сулит ничего хорошего и может быть очень разрушительным для разума бессмертного существа, но выбор должен быть сделан добровольно, и я не буду использовать какое-либо принуждение, чтобы заманить Обри в ловушку.

Она опускается на мягкую скамью из другой эпохи, как будто у нее слабеют колени.

Я воздерживаюсь от того, чтобы сказать ей, что шансы найти пару ничтожно малы. Я видел, как не один вампир скончался от ожидания. Это может занять сотни лет, и одиночество сводит с ума, вот почему нас сейчас так мало. Потеря партнера — это смертный приговор. Если она решит уйти теперь, когда я начал…

Ее плечи и спина, кажется, расслабляются, когда она моргает. Золотоволосая голова поднимается, и наши глаза встречаются, на губах Обри застенчивая улыбка.

— Хорошо.

Это значит «да»?

— Хорошо?

Я опускаюсь перед ней на колени и тянусь к мягким краям плаща, нежно растирая ткань между пальцами.

— Я согласен с тем, что любые твои вопросы обоснованы. Я без проблем расскажу тебе все, что ты захочешь узнать, особенно если учесть, что я хотел поговорить с тобой о будущем — разумеется, позже, — говорю я, пораженный тем, что она не убегает с криками и не пытается проткнуть меня острыми предметами. — Должен сказать, ты воспринимаешь все это довольно спокойно.

Ее глаза ярко блестят, а лицо краснеет, когда она наклоняется вперед, обхватив колени руками.

— Да, не так ли?

— Я хочу узнать о тебе все, что смогу, и я нахожу тебя совершенно очаровательной. Эти чувства никуда не исчезнут, и я хочу заботиться о тебе, если ты позволишь, — продолжаю я, надеясь, что она хотя бы частично ответит мне взаимностью.

Она облизывает губы и смотрит на меня.

— Думаю, мне нужно, чтобы ты поцеловал меня сейчас.

Я провожу рукой по мягкой коже ее лица и обхватываю щеку, наклоняясь к ее губам в поцелуе. Опьяняющий аромат наполняет мои ноздри, и я стону.

— Черт, ты так вкусно пахнешь.

Она отстраняется на мгновение и подносит свою миниатюрную ручку к лицу, кладя ее поверх моей.

— Как я пахну?

— Как волшебство и восход солнца, с легким привкусом полевых цветов, как лето моей юности, — честно говорю я.

Ее руки взлетают, чтобы обхватить мое лицо, и она притягивает меня к себе. Ее язык облизывает уголок моих губ, и мой член становится твердым, как камень. Я открываю глаза, чтобы посмотреть вниз на это прекрасное создание, которое, по-видимому, так же увлечено ей, как и я, и надежда трепещет в моей груди.

Я отстраняюсь, и ее глаза цвета спокойного, но яркого моря открываются, я мог бы смотреть в них до конца своих дней. Лицо Обри раскраснелось, и она слегка одергивает свой плащ.

— Ты готова снять это и показать мне свое платье во всей красе? — теперь, когда я ответил на все ее вопросы, я хочу увидеть ее и прикоснуться.

То, как нервно моргают эти голубые глаза, заставляет меня улыбнуться.

Я не могу не проследить за тем, как она облизывает губы, прежде чем прикусить нижнюю зубами.

— Здесь довольно тепло, — чопорно говорит она, не поднимаясь со скамейки.

Я смотрю ей в глаза и тянусь к завязкам, удерживающим плащ на месте, развязываю их, чтобы взглянуть на Обри. Плащ медленно спадает с ее плеч, обнажая мягкую, сочную кожу. У меня текут слюнки, и я скулю, как раненое животное. И только я смущаюсь, как она облегченно смеется.

Я поднимаюсь на ноги, ошеломленный и растерянный, когда в поле зрения появляются ее груди, которые держатся в платье будто по волшебству. Одно неверное движение, и кажется, что они обе вырвутся на свободу. Красное переливается на свету, как рубины, но когда Обри движется — она подобна морю, глубокому и коварному, как и ее изгибы для моей силы воли.

Я беру ее за руку и поднимаю на ноги, заключая в свои объятия, где ей самое место.

— Тебе никогда не разрешается носить это на публике, — рычу я.

Она краснеет и ухмыляется.

— Не беспокойся, даже Джордж не смог бы меня уговорить.

Я наклоняюсь ближе, обнимая ее за талию, и у Обри перехватывает дыхание. Ее тело напрягается, когда мои губы касаются ее уха.

— По моему опыту, люди — довольно простые существа. Они совершают много великих дел. Некоторые из самых впечатляющих архитектурных шедевров в мире были созданы людьми, но в то же время они совершают ужасные злодеяния. Особенно по отношению к вещам, которые не могут объяснить. Знаешь почему?

Она сосредоточенно хмурит брови.

— Страх? Они боятся неизвестности?

— Это то, что ты чувствуешь? — я провожу медленными круговыми движениями по ее бокам, наслаждаясь мурашками сопровождающими дрожь, которую она не может скрыть от меня. — Является ли страх причиной того, что твое сердце бешено колотится в груди?

— Нет.

Нарастающее ощущение заполняет все мое существо, и я не могу удержаться от того, чтобы не сжать ее немного крепче.

— Я не хочу твоего страха, я никогда не хочу, чтобы ты боялась меня. То, чего я хочу от тебя, нельзя получить силой или отнять. То, чего я хочу, ты можешь дать только добровольно.

— Чего ты хочешь? — она ахает, когда я слегка покусываю ее шею, наблюдая, как ее кожа вздрагивает в ответ.

— Я хочу, чтобы ты хотела меня так же сильно, как я хочу тебя, желала меня так, как я жажду тебя. Я хочу твое сердце, твои прикосновения, до тех пор, пока я твой.

Дыхание Обри становится прерывистым, и она поворачивается, оглядывая стены коридора. Она моргает и пытается отстраниться, чтобы заглянуть мне через плечо.

— Что ты делаешь? — спрашиваю я, совершенно сбитый с толку ее действиями.

— Ищу камеры.

Я хмурюсь и останавливаю ее движения, беря ее руки в свои.

— Здесь нет камер.

Ее глаза расширяются и наполняются слезами.

— Ты действительно имел в виду все это? — Обри быстро моргает, ее поза резко меняется, она явно не верит.

Я делаю серьезное выражение лица.

— Конечно, я имею это в виду. Зачем бы еще я стал это говорить? Я хочу каждую частичку тебя, которую ты мне позволишь.

Я скорее чувствую, чем вижу, как закрываются ее глаза, когда мои губы прижимаются к мягкой, пахнущей цветами коже ее шеи. Я не могу устоять перед желанием прикоснуться к ней. Я провожу пальцами по бокам ее откровенного платья, проходя мимо разреза, который поднимается вверх по ее бедру, опускаясь внутрь, к центру.

— Я хочу, чтобы каждая дрожь, каждое хныканье, каждый крик, каждый приглушенный стон, издаваемый твоим совершенным маленьким телом, были моими, — я осторожно разрезаю кружево ее трусиков вытянутым когтем и мягко касаюсь ее холмика.

— О боже мой, — взвизгивает она, когда ее тело приходит в движение, и влага заливает эту маленькую, жаждущую и нуждающуюся пизду.

Она оглядывается по сторонам, словно опасаясь, что кто-нибудь может пройти мимо и увидеть.

Конечно, у меня бы возникло искушение убить того, кто посмел подсмотреть за тем, что принадлежит мне, не говоря уже о том, что Дойл должен держать все в своих руках еще как минимум час. Я смотрю на нее сверху вниз, ожидая увидеть, как она вздрогнет от красного цвета моих глаз, готовясь к тому, что она отшатнется в страхе, закричит «помогите», скажет, что не хочет иметь со мной ничего общего, отречется от меня.

Но она не делает ничего из этого, она просто наблюдает за мной, словно ожидая, что я сделаю дальше.

— Как думаешь, со временем ты смогла бы найти в себе силы попытаться полюбить такую старую летучую мышь, как я?

Она улыбается и кивает, и я вздыхаю с облегчением. Крепче прижимая ее к себе и к своему напряженному члену, я обожаю сладкое тепло, исходящее от ее тела. Ее губы в полуулыбке встречаются с моими, когда она притягивает меня руками за шею.

Я тяжело вздыхаю, и мои глаза закатываются к затылку. Ее запах слишком сильный, и такое чувство, что прошла целая жизнь с тех пор, как я был внутри этой женщины.