— Так и было, правда? — соглашаюсь я, откидываясь на спинку дивана и кладя руку ей на плечо. Она поднимается на ноги. — Куда ты?

Она выгибает бровь, глядя на меня. Одним быстрым движением ее обнаженная грудь подпрыгивает, а верх одежды падает на пол.

Черт. Я в шоке замолкаю от вида самой красивой груди в мире, и одна мысль становится мантрой в моей голове. Я хочу так сильно вонзить свой член в ее киску, чтобы она прокричала мое имя.

Мой член дергается, и с диким желанием в следующий момент я делаю выпад. Пуговица отлетает от ее штанов, громко ударяясь о стену, когда я мысленно случайно снимаю их.

Она задыхается, в ужасе уставившись на свои штаны.

— Что за черт?

— Черт, — бормочу я себе под нос, зажмурив глаза. Признаю ли я, что ненамеренно пытался сорвать с нее одежду силой?

Прежде чем я успеваю решить, как объяснить неисправность ее гардероба, внизу раздается грохот. Я напрягаюсь, сдерживая желание повернуться от неожиданности. Последнее, что ей сейчас нужно видеть — это мои когти и клыки. Какого хрена он делает?

Она подпрыгивает и смотрит в сторону двери.

— Что это было?

— Я сейчас вернусь, — говорю я, поднимая руку.

У меня нет ни времени, ни терпения разбираться с этим. Судя по крикам внизу, Дойл спорит с шеф-поваром, а Обри теперь смотрит на себя сверху вниз так, словно за считанные минуты стала на два размера больше. Они так громко разговаривают, что, бьюсь об заклад, их слышит вся деревня.

Я рычу от раздражения. Прямо сейчас она должна пялиться на мой член, пока он входит в ее сладкую щелку.

— Я убью его, черт возьми.

— Убьешь кого? — спрашивает Обри, глядя на меня снизу вверх с выражением замешательства на лице.

— Что? — как, черт возьми, она услышала мои мысли? Или я сказал это вслух?

Ее брови хмурятся, как будто я потерял рассудок, но я потерял его столетия назад.

— Ты сказал: «Я убью его, черт возьми».

— Дойла. Я убью его за то, что он нам помешал, — отвечаю я и поднимаюсь на ноги. — Иди в мою комнату, прими душ и устраивайся поудобнее. Я вернусь.

— Но я…

Я прерываю ее протесты поцелуем.

— Я пойду разберусь с ними. Ты расслабься. Я принесу вина, хорошо?

— Да, хорошо, — говорит она, улыбаясь.

Я бросаюсь к выходу, притворяясь, что не слышал, как она только что спросила, есть ли в замке весы. Я убью его.

С другой стороны, возможно, это было вовремя. Одна простая мысль о том, чтобы снять с нее одежду, и пуговица отлетает? С этим нужно будет разобраться в ближайшее время.

Я открываю дверь, и до ушей доносится пронзительный визг.

— Это Уитли? — Обри вопросительно кричит.

— Нет. Я думаю, это был Дойл, — я бы узнал этот девчачий визг где угодно.

Она смеется, звук мерцающий и легкий, прежде чем он затихает вдали.

Мое тело для нетренированного глаза кажется размытым пятном, когда я бегу через замок на нижний этаж, где, кажется, творится вся эта суматоха. Я вхожу в большой зал.

— В последний раз говорю, никаких кексов из единорогов не будет, — говорит Дойл.

— Кексы-единороги, идиот! — отвечает шеф-повар, и без того красное лицо Дойла вспыхивает еще ярче.

— Ладно, но единороги-кексы необходимы, — невозмутимо заявляет Джордж, уперев руки в бока. — Не то чтобы кого-то волновало мое мнение.

Джордж стоит на большом лежащем саркофаге. Я не видел его десятилетиями, но почти уверен, что Дойл в свое время припрятал его здесь на хранение.

— Как ты туда забрался? — спрашиваю я его, замечая разбросанное стекло по мраморному полу.

Дойл и шеф-повар все еще спорят, похоже, не обращая внимания ни на что другое.

Он пожимает плечами и указывает на двух идиотов.

— Они занимаются этим уже почти час.

— Что?

— Извини за стакан. Я думал, может быть, немного водки успокоит всех, но они ведут себя «ответственно», — говорит он, показав руками кавычки в воздухе. — Не то чтобы это сработало.

Он пьяно покачивается и икает. Я замечаю рядом с ним пустую бутылку из-под водки, подаренную моему отцу султаном Османской империи еще в 1300-х годах. От гнева, которого я не испытывал целую вечность, хочется выпустить когти, но я стону, когда вспоминаю, что нахожусь в присутствии людей. На удивление, мне нравится именно этот.

Я машу пьяному дураку.

— Джордж, почему бы тебе немного не отдохнуть, а дальше я сам разберусь?

— О, ни за что в жизни. Я жду грузчиков, — он икает, качаясь на месте.

— Что?

— Дойл упомянул бригаду грузчиков, я бы сказал, больших парней, судя по виду этого дивана. Не могу дождаться, когда они его перенесут. Я просто хотел спуститься и встретиться с одним… или с тремя… за ужином, — он печально вздыхает. — Конечно, они еще не приехали. Ты что-нибудь слышал?

— Грузчики? — весь этот фарс рушится, как карточный домик.

— Ну, да, большой красный грузовик. Дорогой, как еще, по-твоему, все это можно организовать за день? Это займет всю, — он замолкает, зевая, — ночь, — заканчивает, и я улыбаюсь.

— Пойдем, давай спустим тебя оттуда и уложим в постель.

Я протягиваю ему руку, и он берет ее легко, как перышко, и прижимает ладонь к груди, как покрасневшая матрона в былые времена. Джордж прочищает горло.

— Рыцарство не умерло, успокойся, мое сердце.

Как только я помогаю ему встать двумя ногами на землю, он радостно плывет к двери, время от времени кружась, как балерина. Мне действительно нравится Джордж.

— Тебе помочь добраться до твоей комнаты?

— Нет. Разберусь, — он машет рукой над головой.

Я поворачиваюсь к паре, спорящей возле задней балконной двери, которая закрыта жуткими черно-белыми занавесками. Дойл выглядит так, словно готов совершить убийство, и если бы обстоятельства сложились иначе, я, возможно, действительно наслаждался бы этим. Но нет, вместо того, чтобы раздевать Обри зубами, я разбираюсь с тем, что, черт возьми, вытворяет Дойл.

Но, похоже, он действительно был занят.

Моя любимая часть большого зала, массивный камин пятнадцатого века, занимающий всю стену, превращен в паучье гнездо. На дне даже есть туннельная паутина, внутри которой, похоже, устроился паук.

— Как умно. Интересно, как они это сделали.

Конечно, вопрос остается без ответа. Дойл и Уитли настолько поглощены собственной мелодрамой, что еще не заметили моего присутствия.

Миниатюрная шеф-повар все еще одета в свою униформу, но шляпы на ней нет, ее темные волосы собраны на макушке в узел, а глаза пылают яростью.

— Конечно, твое мнение имеет значение, Дойл. Только не для меня.

Я хмурюсь, услышав ответ. Странно встретить женщину, которая не влюблена в Дойла с первого взгляда, и еще более странно, что он, по какой-то причине, презирает ее. Обычно он любит женщин, а они, в свою очередь, обожают его.

— Ты мне не нравишься, — ворчит он.

Она усмехается.

— Если я тебе не нравлюсь, поздравляю, мне похуй, Дойл. Чего я действительно хочу, так это делать свою работу. Как насчет того, чтобы ты занялся своими делами и меньше беспокоился о том, что я делаю, если у тебя нет никаких жалоб на еду?

— Кексы…

Ее рука поднимается в воздух, чтобы остановить его.

— Кроме кексов, которые я еще даже не испекла. Знаешь что, Дойл? Поскольку вы все сказали мне взять под контроль кейтеринг, я буду печь то, что мне нравится, а если вам это не понравится, не ешьте!

Уитли стремительно уходит, оставляя Дойла кипящим от ярости, как неопытного мальчишку. Он действительно собирается преследовать ее? Я использую телекинез, чтобы поднять чугунную кочергу, спрятанную под паутиной, и обрушиваю ее на толстый затылок Дойла.

Он разворачивается, как и предполагалось, злой.

— Какого хрена ты делаешь? — рычу я.

— Какого хрена, чем ты меня только что ударил? — говорит он, морщась, когда его глаза снова становятся естественными карими. Он потирает затылок.

— Кочергой для камина. Ты и твоя новая подружка портите мне вечер, не говоря уже о твоей очевидной неспособности держать себя в узде, — говорю я, замечая, как по его коже пробегает рябь под пиджаком.