И да, и нет. Я правда скучала по нему летом, не буду даже отрицать. Но еще я не засыпала в слезах и не сочиняла в заметках телефона абзац за абзацем печальные любовные послания о том, как он меня ранил и как трудно будет снова сойтись. Правда в том, что я даже не знаю, возможно ли это. Нет, я не холодная и не черствая. Друзья говорят, я слишком легко прощаю. И ведь я уже простила Кейса, правда.

Но забыть, что он сделал, не могу.

– Ты мне изменил, – спокойно напоминаю я.

– Это просто поцелуй! – несчастным голосом возражает он, и меня тут же охватывает злость. Я уже открываю рот, чтобы разразиться гневной тирадой, но Кейс успевает первым.

– Знаю, знаю. У нас разные представления об измене. Просто мне кажется, то, что я сделал, даже не измена…

– Ты обжимался с другой! Это не «просто поцелуй», Кейс. И это правда измена.

– Ну сглупил, ясно? Я полностью признаю, что облажался.

Точно такой же спор состоялся у нас в июне, когда он признался, что сделал. Точно такой же спор состоялся, когда он пытался вернуть меня. Меня от всего этого уже тошнит.

– Ты хочешь заново сойтись, но даже не готов признать, что изменил!

– Я ошибся, – заметив мое напряженное выражение лица, он тоже напрягается. – Ладно. Я изменил. Хорошо? Я изменил и сожалею об этом каждую секунду каждого дня с тех пор, как это случилось. Я был пьян и психовал, потому что отношения у нас становились совсем серьезными, и я… сорвался, короче, – повторяет он, опустив голову. Ему явно стыдно.

Стоять перед ним становится неловко, так что я сажусь рядом. Оставляю между нами пару футов расстояния, но он поворачивается ко мне. Ноги у него такие длинные, что мы соприкасаемся стопами – кончик его потертого кеда и моего носка.

– Ты обещала, что подумаешь, – тихо напоминает Кейс. – О том, чтобы все начать сначала.

Я напряженно вздыхаю.

– И я подумала. Но, как и сказала тебе в последний раз, когда мы переписывались, я не хочу снова сходиться.

Кейс мрачнеет. Он берет меня за руку, и я позволяю. Наши пальцы переплетаются. До чего знакомая у него рука – теплая и сухая, с мозолистыми подушечками длинных пальцев.

Он так изучающе на меня смотрит.

– Прошу тебя. Я просто хочу доказать, что не пытаюсь заморочить тебе голову и не в игры играю. Я совершил ошибку и несу за это ответственность. Но прямо сейчас я хочу, чтобы ты знала одно, самое важное: что я люблю тебя.

Сердце мое трепещет. Он понятия не имеет, как долго я ждала, когда же он произнесет эти слова. Вообще-то все полтора года, что мы встречались. Я так быстро влюбилась в Кейса, но заставляла себя молчать, не торопиться с признанием – боялась отпугнуть его. А потом, когда наконец-то впервые выговорила заветные три слова, он не сказал того же в ответ. Разумеется, потом, после поцелуя с другой, он ими прямо-таки начал разбрасываться, но в тот вечер, когда я произнесла: «Я люблю тебя», он не ответил: «Я тебя тоже».

От воспоминания об этом трепетание сердца в груди сменяется холодом.

– Ты явно настроена скептически, – произносит Кейс, внимательно изучая меня.

– Не знаю, как я настроена. Я… у меня нет для тебя ответов. Мы расстались.

Он медленно кивает. Проводит рукой по своим золотистым волосам, и мой взгляд, как всегда, притягивает мужественная челюсть. Любая девушка, только взглянув на это идеальное лицо, бросится в его объятия и воскликнет: «Да возвращайся, конечно!»

Я так торопиться не намерена. После всего случившегося – нет.

– Ладно, я понимаю, – произносит Кейс после долгого молчания. – Не буду тебя задерживать.

Меня волей-неволей охватывает чувство вины, и я сжимаю его руку, пока он не успел отстраниться.

– Послушай, я все равно твой друг, – заверяю его. – Запомни, что, если я когда-нибудь тебе понадоблюсь, ты можешь просто позвонить, ясно?

– Знаю. И я тоже всегда приду тебе на помощь. – Он тянет меня за руку, и мы оба встаем. – Ладно, пойду. И тебе пора, Уитни ждет.

Уже у порога Кейс отпускает мою руку и распахивает объятия. Я не могу сопротивляться и обнимаю его. Позволяю ему прижать меня к себе. В его руках я как дома.

На мгновение меня одолевает искушение поднять голову. Позволить ему коснуться моих губ и самой раствориться в поцелуе.

Вот только потом я вспоминаю, как этими самыми губами он целовал другую, и мимолетный порыв тут же исчезает.

На следующий день рано утром я отправляюсь на каток – сегодня в планах одиночная тренировка. Уже на выходе сталкиваюсь с мужской командой – у них второй день тренировочного лагеря. После проката умудряюсь втиснуть пробежку, но очень недолгую, потому что на улице слишком влажно, даже хуже, чем я ожидала. Я как раз возвращаюсь в общежитие, когда мне звонит Уайатт и принимается жаловаться на маму, которая не выразила надлежащего восторга по поводу его новой песни. Я так понимаю, ей не понравилась аранжировка, но он так причитает, будто она велела ему бросить музыку насовсем и пойти работать продавцом в аптеку.

В конце пробежки сбавляю темп и позволяю себе насладиться тем, что весь кампус в моем распоряжении. Уроки начинаются только в понедельник, и вот тогда Брайар оживет, превратится в настоящий улей. Студенты и преподаватели заполонят мощеные дорожки, оккупируют кованые скамейки. Покрывала раскрасят траву в разные цвета, а вокруг студенты будут бросать фрисби и играть в футбол. Даже когда погода изменится, кампус все равно останется красив. Опустится снежный покров, деревья покроются инеем. В Новой Англии нет плохой погоды. Любовь к этим краям у меня в крови.

В крови она и у моего брата, вот только Уайатт никогда не умел сидеть на месте. Его вечно тянет в странствия – прямо настоящая болезнь. Вечно убеждает папу, что в межсезонье мы непременно должны отправиться в какую-нибудь эпичную поездку. Серфинг и скоростной спуск по тросу в Коста-Рике. Трекинг в Южной Америке. Подводное плавание на Мальдивах. Они с папой невероятно близки, но, как бы Уайатт ни отрицал, на самом деле он тот еще маменькин сынок.

Именно поэтому я смеюсь и прерываю его на середине гневной тирады.

– Так, давай просто притормозим с этим якобы гневом, а? Мы с тобой оба знаем, что в итоге ты поступишь так, как она скажет.

– Неправда, – упрямится брат.

– Серьезно? То есть проигрыш ты менять не собираешься?

– Если и поменяю, то потому что сам так решу, а не потому что мама сказала.

– Ага, как же. Продолжай аутотренинг, чемпион, – я театрально кашляю в трубку. – Маменькин сынок.

– Я не маменькин сынок! – О, а вот и возвращение гнева.

– А разве у тебя на аватарке не фотка с мамой?

– Да, но она с «Грэмми»[12]! – ворчит Уайатт. – Кто откажется поставить на аву фотку с «Грэмми»?

Ну, я бы отказалась. Вероятно, дело в том, что мне совершенно не хочется напяливать шикарное платье, чтобы потом меня фотографировали на вручении какой-то там премии. В прошлом году я могла пойти на церемонию вместе с ними – мама написала музыку для альбома нового трио, играющего инди-рок, и получила за него несколько номинаций на «Грэмми», но Уайатт такие мероприятия любит куда больше меня.

– Что ж, очевидно, от своей дражайшей сестры я поддержки тоже не получу.

– Дражайшей? – фыркаю я в ответ. – Вот сказанул-то!

У входа в Хартфорд-Хауз я останавливаюсь завязать шнурок.

– Слушай, мне надо идти, – говорю я ему, поднявшись. – У меня на день куча планов.

– Пока, предательница.

Насчет планов я не шутила и уже вскоре еду в город – в гости к своей лучшей подруге. Хочу извлечь максимум из солнечного влажного утра.

Диана живет в новом жилом комплексе Мэдоу-Хилл[13]. Не самое подходящее название, учитывая, что рядом нет ни луга, ни холма. В Гастингсе, штат Массачусетс, место находится в основном ровным жилым улицам, маленьким паркам и тропинкам в тени деревьев. И все же этот новый жилой район мне нравится. Балконы с белыми перилами выходят на большой, красиво оформленный двор с огромным бассейном и несколькими рядами шезлонгов под красно-белыми полосатыми зонтиками. Божественно.