— Джиджи, подожди.

Я оглядываюсь через плечо и вижу Люка Райдера, слоняющегося у подножия лестницы слева от меня. Он направляется ко мне, длинные ноги обтянуты выцветшей джинсой. На нем также черная футболка и кепка Брюинз с низко опущенным козырьком, почти закрывающими глаза.

На моем лбу появляется морщинка, когда я спускаюсь вниз, чтобы встретить его на тротуаре.

— Что ты здесь делаешь?

Он пожимает плечами.

— Воспользуйся словами, Райдер.

Я сейчас не в настроении слушать его разговорный стиль пещерного человека. Отказ Брэда Фэрли до сих пор бурлит у меня в крови, как аккумуляторная кислота.

Райдер приподнимает кепку и проводит рукой по волосам, приглаживая их, прежде чем снова надвинуть ее на глаза. Это движение привлекает мое внимание к его правому запястью и браслету на нем. Сплетенный из черных и серых нитей, как те браслеты дружбы на островных курортах, которые местные жители пытаются обманом заставить вас купить. Он старый и потертый, как будто он носит его целую вечность.

— Просто пришел на твою игру.

— Хорошо. Странно. Но ладно. — Я смотрю на него, ошеломленная. — Тебе понравилось?

Он начинает пожимать плечами, но потом видит мое лицо и останавливается.

— Было более драматично, чем я ожидал, — шутливо говорит он. — А еще не нужно было соглашаться на буллиты.

— Ты думаешь, надо было закончить ничьей?

— Нет, я имею в виду именно то, что сказал — не нужно было соглашаться на буллиты. Ты могла бы довести свою команду до победы в третьем периоде.

— Знаешь, большинство людей сделали бы мне комплимент за то, что я выиграла эту серию, — замечаю я.

— Это то, что тебе нужно? Чтобы тебе говорили, какая ты хорошая девочка?

От его насмешливых слов у меня разгорается жар прямо между ног.

Вау.

Ладно.

Я не ожидала, что мое тело так отреагирует. И мне не нравится, что это произошло. Тем более, что сейчас я должна была бы злиться. Он буквально только что сказал мне, что я — причина, по которой мы вообще дошли до буллитов.

— Я не уверена, может ты не увидел, — говорю я натянуто, — но давление на нас было сумасшедшим.

Райдер не отвечает.

— Что? — Я ворчу.

По-прежнему ничего.

Я бросаю свою хоккейную сумку на тротуар, и она приземляется с глухим стуком. Скрещивая руки на груди, я бросаю на него мрачный взгляд.

— Продолжай. Поделись своими мыслями.

Он встречается со мной взглядом.

— Ты паникуешь за воротами.

Осуждение режет меня, как тупой нож.

Обычно я бы спокойно восприняла это, впитала критику и рассматривала бы ее как конструктивную, не позволяя ей так глубоко ранить меня. Но он повторяет то же самое, что и Фэрли, а это последнее, что мне сейчас нужно.

Теперь уже двое мужчин говорят мне, что я отстой за воротами?

— Когда на тебя оказывают давление в чужой зоне и нет другого выбора, ты должна автоматически уводить шайбу к дальней стороне ворот, — говорит Райдер, когда я не отвечаю. — Вместо этого ты паникуешь и пытаешься делать плохие передачи, и тебя перехватывают. Что и произошло в третьем периоде.

Думаю, он мне больше нравится, когда молчит.

Мои челюсти сжимаются так сильно, что коренные зубы начинают пульсировать. Игнорируя его грубую оценку моей отстойности, я разжимаю челюсть, чтобы спросить:

— Зачем ты на самом деле здесь?

В его темно-синих глазах мелькает что-то похожее на дискомфорт. Я ожидаю, что он будет тянуть время или вообще не ответит, но он удивляет меня своей прямотой.

— Твой отец был вчера на нашей тренировке.

— И что?

Райдер снова поправляет поля своей кепки.

— Он сказал, что каждое лето проводит лагерь "Хоккейных королей". Я надеялся...

— О, черт возьми. — Я точно знаю, к чему это ведет, и это бесконечно раздражает меня. — Серьезно? И ты туда же?

— Что?

Я беру свою сумку и перекидываю ремешок через плечо.

— Ты знаешь, сколько парней приставали ко мне за эти годы, просто чтобы быть поближе к моему отцу? Это не первое мое родео.

Я качаю головой, проглатывая растущую враждебность. Но я скажу, по крайней мере, Райдер прямо об этом говорит. Он не пытается пригласить меня на ужин, где он будет держать меня за руку и шептать ласковые слова, а потом попросит об одолжении.

Не смотря на все мои усилия, это горькое чувство всплывает наружу. Я и так была в плохом настроении до того, как он застал меня врасплох, а теперь чувствую себя в тысячу раз хуже.

— Я знала, что ты придурок, но это новый уровень. Ты появляешься здесь, оскорбляешь мою игру, а потом хочешь использовать меня, чтобы подобраться к моему папе?

Он пожимает плечами в своем фирменном жесте.

— Что?

— А ты как будто его не используешь?

Я напрягаюсь.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Мы занимаемся в здании под названием Центр Грэхема. — Он смеется без особого юмора. — Если это не кумовство в действии, то я не знаю, что это такое.

Мои щеки пылают. Я знаю, что они краснеют с каждой секундой.

— Ты намекаешь, что я не смогла бы сама поступить в Брайар?

— Я говорю, что ты хороша, но я уверен, что твоя фамилия уж явно не мешает.

Я изо всех сил пытаюсь успокоиться. Дышу глубоко.

Тогда я говорю:

— Пошел ты.

И ухожу, потому что я полностью закончила этот разговоро. Я не собираюсь его развлекать.

Он не идет за мной, и я закипаю, когда через минуту сажусь в автобус команды.

Райдер ошибается. Брайар — и полдюжины других крупнейших хоккейных университетов — умолял меня поступить не из-за моей фамилии. Они хотели заполучить меня, потому что я хороша. Нет, потому что я великолепна.

Я знаю что я великолепна.

Но это не мешает плотине неуверенности прорваться, а потоку сомнений просочиться в мою кровь.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ДЖИДЖИ

Растянулась на ковре

За мной все еще тянется темная грозовая туча, когда я возвращаюсь домой пару часов спустя. Потом я замечаю два огромных чемодана посреди общей зоны, и мое настроение поднимается.

— О Боже мой! — кричу я. — Ты дома?

В дверях появляется Майя Белл, сверкая своей ослепительной белозубой улыбкой.

— Я приехала! — кричит она очень драматично, прямо в стиле Дианы.

А потом мы обнимаем друг друга в одном из тех дурацких объятий, когда ты еще вроде как танцуешь и раскачиваешься так сильно, что чуть не падаешь.

— Что ты здесь делаешь? — Радостно спрашиваю я. — Я не ждала тебя раньше воскресенья.

— Мне стало скучно на Манхэттене. Плюс моя мать сводила меня с ума. Мне нужно было немного тишины и покоя.

— Черт возьми, она, должно быть, была просто невыносимой, если из всех людей именно ты жаждешь тишины.

Майя не, и я повторюсь, не тихий человек. Это не значит, что она неприятно громкая. Она просто разговорчивая.

— Мама решила, что хочет найти мне мужа или жену, и я не имею права голоса в этом вопросе, — объясняет Майя, закатывая глаза.

— Серьезно? Как ты собираешься выйти замуж и стать суперзвездой операционных одновременно? Я чувствую, что сейчас может быть только одно или другое. — Майя получает степень по биологии в медицинской школе. Она хочет стать хирургом.

— Именно. Я не могу сосредоточиться на глупом супруге, когда бодрствую тридцать шесть часов подряд из-за хирургической ординатуры. Но попробуй сказать это моей матери. Она провела половину лета, допрашивая каждого дипломата, с которым мы сталкивались, о том, есть ли у них незамужние дети. Она даже составляет досье на кандидатов.

— По крайней мере, она смирилась, что это может быть жена.

Когда Майя призналась своим родителям в бисексуальности на первом курсе колледжа, ее маме потребовалось некоторое время, чтобы осознать это. В основном потому, что она думала, что это означает, что у нее никогда не будет внуков, которым можно было бы купить пони. В конце концов Майе пришлось усадить свою мать и объяснить, что если она все-таки сойдется с женщиной, то в наши дни однополым парам доступно множество репродуктивных возможностей. Это, вроде как, успокоило миссис Белл.