Почерневшая побелка дома. Хруст и треск, доносящиеся изнутри, будто чудище идет по дому и сжирает все, что может найти. Хруст и треск. Огонь, рвущийся из всех окон. Лающая на него маленькая серая шавка. Отец, дядя, бабушка, тетя. Танечка. Волк, где волк, его бабушка не пускала в дом, он должен был быть на улице, он должен был убежать.

— Маму мою нашли, — сказал отец Кира, мальчик посмотрел на него и увидел, что он пьян. — Убили они ее. На части разорвали практически, все тело раскурочено, будто зверь растерзал. А потом в лесу закопали, далеко, думали, не найдут. Знакомый из Пяжны на охоту пошел, заплутал, и его собака рыть землю начала. А там она.

Мама Анки смотрела на него огромными глазами, рука, лежавшая на плече Гриши, тряслась и постукивала его, будто она пытается к нему обратиться.

— Может, звери и растерзали! — крикнула она. — Что вы натворили — вы людям дом подожгли!

— Звери ножом не пользуются и в землю тела не закапывают, — ответил отец Кира. — Ее всю ножом изрезали. Люди ее убили.

Его такой же пьяный друг сплюнул на землю.

— Какие там люди. Люди — это те, кто по-людски поступает, а это не люди. Это нечисть.

— Дети, идите в машину, — сказала мама, но Гриша с Анкой не сдвинулись с места, они продолжали смотреть на огонь, охвативший дом. — Если вы дом им подожгли, вы ничем не лучше, — тихо сказала мама Анки. — Что вы натворили!

— Да не поджигали мы! — крикнул отец Кира. — Не поджигали! Мы пришли как люди, хотели поговорить, а они в доме заперлись и стрелять начали. В Машу чуть не попали, она на землю броситься успела. Засели в доме и угрожали нам. А потом там как полыхнуло и весь дом раскурочило сразу. Может, в газовый баллон попали или что еще. Они маму мою убили, ни за что...

— Мы не убивали ее! — не выдержал Гриша. — Почему вы врете! Если и убил ее кто, то это вон тот дед, вы на лицо его хоть посмотрите!

Скособоченный дед уставился на мальчика, одна бровь поползла вверх, половина рта расширилась, и его лицо превратилось в совсем уж отвратительную, уродливую гримасу. Мама Анки вцепилась в Гришино плечо сильнее, он дернулся и вывернулся. Люди смотрели теперь на мальчика.

— А это же их малец, — только дошло до отца Кира. — Это же...

Гриша повернулся и побежал. «Не дай себя взять, — говорила бабушка, — что бы ни случилось, не дай себя схватить и отнять у нас». Мальчик бежал прочь изо всех сил, за ним рванули отец Кира, его друг, незнакомый мужик и серая шавка. Они приближались, убегать от них по прямой было тяжело, и он бросился наискосок через двор Стефании, подслеповато смотревшей на пожар и испуганно бормотавшей что-то, перелетел через забор и побежал дальше вдоль сараев к лесу.

— Стой! — кричали они. — Мы ничего тебе не сделаем, пацан, стой!

«Деревенские люди постоянно врут, — говорила бабушка. — Не доверяй им. Не верь никому, кроме своей семьи. Ты маленький еще, не понимаешь. У нас есть только мы, другие люди нам враги, что бы они ни говорили. Как бы они тебя ни убеждали, что они тебе друзья, это не так. Не верь никому, кто не твоя семья».

— Стой!

Права была бабушка, во всем права. Гриша обогнул последний сарай, из-за угла с лаем выскочила мелкая собака, он ударил ее по голове ногой, и та, заскулив, отскочила и отвязалась, а он продолжил бежать. Небольшое поле...

— Вот он! — крикнули мужики, пробежавшие уже больницу и сообразившие, куда он направляется. — Пацан, стой!

Гриша перепрыгнул речку с разбега, приземлившись на корточки, сразу вскочил и продолжил бежать вперед, в темный ночной лес. Он увидел, как отец Кира перебегает мост в пятидесяти метрах правее, а за ним бегут еще два мужика. Через несколько секунд Гриша вбежал в темный лес.

До дома было километров тридцать — бабушка согласилась на переезд только при условии, что новый дом будет на краю их леса. Тридцать километров — это не мало, но и не много, он пробежит это расстояние часа за четыре. Огонь в выбитых окнах, хруст и треск, дверь, висящая на петле. У него перехватило дыхание. Не время плакать, только не сейчас. Он остановился, прислонился к сосне, сделал глубокий вдох и впустил лес в себя.

— У кого-нибудь есть фонарик?

— На телефоне сейчас включу. Где этот пацан, потеряется еще. Черт, не видно ни хрена, куда он делся? Пацан! Как его... Гриша! Гриша, мы тебе ничего не сделаем! Иди к нам! Ты заблудишься!

Мальчик бесшумно, плавно, невесомой тенью пошел по лесу навстречу голосам. Они были совсем близко. Он остановился в десяти метрах от суетящихся, слепо всматривающихся в темноту и рыскающих по кустам лучом бесполезного крошечного фонарика мужиков и слился с сосной, наблюдая за ними. Какой у них глупый вид. Вздохнув, он сделал шаг в сторону и хрустнул веткой. Снова слился с деревом. Мужики обернулись и стали светить фонариком в его сторону.

— Слышали?

— Да я не понял, может, ветер.

— Там вроде что-то было.

— Да не там, звук был оттуда.

Мужики были безнадежны. Гриша на секунду выбежал под луч фонарика и снова растворился в темноте.

— Вон он! Пацан!

Мужики побежали в его сторону, топая как слоны, продираясь через кусты, будя птиц в гнездах и не умолкая ни на секунду. Гриша бежал от них, то показываясь в луче, то исчезая. Он бежал внутрь, вглубь леса. Когда мужики начинали спорить, не вернуться ли им — и хрен с ним, с пацаном, сам виноват, — он появлялся совсем близко, метрах в десяти, а когда они бросались за ним, снова исчезал.

В запах хвои вмешался сладковатый запах гнили — болото было на западе в получасе ходьбы. Они двигались слишком медленно и так шумно, что у Гриши разболелась голова, тот идиот еще потерял фонарик, а в лесу они не видели совсем ничего, и теперь ему приходилось так громко идти и так близко появляться, чтобы вести их за собой, что мальчик раздражал сам себя. Видела бы бабушка, как он шумит в лесу, у нее бы глаза на лоб полезли.

Он попробовал зайти сзади и гнать их вперед волчьим воем — они пугались и кричали, к тому же так получалось быстрее. Про него мужики уже не думали, их интересовала только собственная шкура. Права была бабушка, во всем права, этих деревенских глупо сравнивать с его семьей, они другие. Бежали они довольно быстро, но глупо, наматывая круги, врезаясь в деревья, один расшиб себе лоб, второй распорол руку об сучок, и теперь кровью пахло на весь лес.

— Матерь божья, давайте тут заночуем, — послышался голос отца Кира. — Мы так убьемся. Черт с пацаном, завтра рассветет — и найдем.

Гриша завыл громче и совсем рядом, практически ему в ухо, тот закричал и бросился бежать. Вой подхватили сзади, он почувствовал запах, обернулся и увидел, что из темноты, поддерживая его, вышел волк. Его волк. Гриша бросился к нему и схватил за шею, волк рявкнул в ответ и отступил на три шага, недобро посмотрел на бегущих мужиков и добавил воя им в спину.

— Ты живой, — сказал Гриша шепотом. — Живой.

Волк фыркнул, мордой выразив свое обычное презрение к человечеству, и мотнул головой. Послышался плеск воды. Первый из мужиков наступил в воду.

— Такие идиоты, — сказал Гриша волку. — Не заметить трясину. Она же пахнет на сотни метров вокруг.

Он захохотал им вслед, хлопая в ладоши, волк раздраженно поморщился — не любил громких звуков, — но, поразмыслив, завыл, высоко запрокинув голову.

— Что за чертовщина! — крикнул отец Кира. — Вы это слышали? Господи, что это, помоги... Помогите!

Болото довольно чавкало, обрадовавшись подарку. Мужики кричали и звали на помощь. Один почти выбрался, волк, заметив это, бросился и загнал его обратно. Наконец в лесу стало тихо. Волк подошел к мальчику и внимательно посмотрел ему в глаза.

— Пойдем. Мы возвращаемся домой, — сказал Гриша.

Он посмотрел на звезды, мысленно проложил светящуюся дорожку к дому и побежал быстрее, а затем еще быстрее, почти перейдя в полет. Волк черной тенью скользил рядом. И только звезды и луна освещали их путь, и сосны расступались, помогая мальчику быстрее добраться до дома.