— Нас ищут, наверное, — сказала я. — Вы слышали что-нибудь?

— Да не, не искали вроде. Я не слышал, чтобы искали. У нас тут милиция не почешется, если связей нет, можно не соваться даже, если бы московских дур начали искать непонятно где, это вообще прикол был бы. Извиняй насчет дур, без обид.

Мы свернули с дороги и поехали через широкое поле. В лобовом стекле был виден только лес. На секунду я подумала, что он решил отвезти нас обратно в лес и выкинуть там, нужно открыть дверь и выпрыгнуть из машины, бежать, но как: Лика без сознания.

Через пару минут я увидела табличку «Шижня», и начались дома.

— Это город? — спросила я. — Там больница? В лесу?

— Поселок, какой город еще. В больницу сегодня не повезу, поздно уже, дороги размокли, я, пока из города ехал, дважды застрял. Да не боись, переночуете у меня, а завтра я вас отвезу.

Мы остановились у деревянного дома с покосившимся забором.

— Приехали, — сказал мужик. — Добро пожаловать в Шижню, так сказать.

В доме было еще теплее, чем в машине. Я зашла в дом, увидела маленькую комнату с белой печью, прислонилась к стене и закрыла глаза. Нужно было вернуться за Ликой. Разговор по дороге отнял последние силы, кружилась голова, казалось, что я с минуты на минуты потеряю сознание. Мужик зашел в дом с Ликой на руках и отнес ее в дальнюю комнату. Я пошла следом, опираясь рукой о стены. В маленькой пыльной комнате стоял сервант и железная кровать с ватным матрасом. На ней лежала подушка без наволочки, из уголка высовывались белые перья.

— Можете тут поспать, — сказал мужик. — Постельное белье я вам не дам, уж извините, грязные вы, кто это за вами потом стирать будет. Кровати еще одной все равно нет, так что можете на этой вместе спать. Ты есть будешь?

— Нет, — ответила я, подавив тошноту. — Нужно вызвать врача, у вас есть телефон?

— Какой еще телефон, — засмеялся мужик, — нет тут телефонов. Да и не поедет врач сюда. Я же сказал — завтра в больницу вас отвезу, сегодня тут переночуйте.

— Лике нужно к врачу.

— К какому еще врачу, я же сказал тебе, дороги размокли, я дважды застрял, пока сюда ехал.

«Ладно, — подумала я, — ладно. Посижу немного, голова перестанет кружиться, и найду кого-нибудь из соседей. Кто-нибудь нас отвезет. Кто-нибудь поможет». Я села на кровать рядом с Ликой, затем прилегла на грязную подушку, свесив ноги с кровати. «Сейчас встану и пойду». Наступила темнота.

2

Мама Анки была классной. На ее руках блестели и переливались браслеты и кольца, в салоне пахло духами. Чем-то она напоминала тетю. А когда она сказала, что в дверях задних сидений лежит печенье и его можно есть, сколько хочется, сходство с тетей стало совсем очевидным и Гриша полюбил ее окончательно. Жаль только, что она слишком аккуратно и плавно вела машину, тормозя перед каждым поворотом и никого не обгоняя, поэтому двигались они медленно. Впрочем, и этим она напоминала тетю. Бабушка водила машину не так.

— А где вы раньше жили, Гриш? — спрашивала она.

— В лесу. В смысле, в деревне. Но у нас дом был такой — вокруг лес, до соседей идти долго, — сказал Гриша, доедая вторую печеньку.

— Тебе там нравилось?

Гриша задумался.

— Когда маленький был, очень нравилось. Потом вырос, и захотелось чего-то нового. Подружиться с кем-то. Путешествовать. Тетя рассказывала мне про путешествия, и я хотел тоже путешествовать, но мы только в город ездили.

Мама Анки внимательно посмотрела на него в зеркало заднего вида.

— Слушай, можно спросить, я вот не понимаю. Вы же с Анкой ровесники вроде бы? Но в школу ты не ходишь. Или ходишь в какую-то местную?

— Со мной бабушка занимается. Я не хочу в школу, мне не нравится математика, и писать я не люблю, но бабушка угрожает, что, если я буду плохо заниматься, она меня в следующем году в школу отдаст.

— О, то есть ты на домашнем обучении. Знаешь, в Москве сейчас очень модно домашнее обучение, у меня есть знакомые, которые детей из школы забирают и учат сами. Но я бы не смогла с Анкой сама заниматься, мы бы все время ругались.

— А мы с бабушкой и ругаемся.

Грунтовка закончилась, они выехали на шоссе. Дорога стала твердой, и можно было ехать быстрее, но они все равно двигались слишком медленно. Вот когда тетя так ездит, бабушка на нее ругается: «Чего опять тормозишь, мы так до вечера не доедем», но на чужую маму Гриша постеснялся ругаться. Интересно, обнаружили ли уже его отсутствие. Наверняка обнаружили. Наверное, дома разнос будет. С другой стороны, если он докажет, что Тамара жива и здорова, а может, и старая Анна жива и здорова, родители, наоборот, обрадуются и не будут ругаться. Может, отец даже скажет: «Ну ты даешь!» — со своей интонацией, когда он чем-то очень доволен. Иногда он говорит «ну ты даешь» в другом смысле, но и интонация тогда другая.

— Отец твой с дядей в городе работают, да? Не скучаешь?

— Немного скучаю. Раньше они меньше работали, клево было. Мы на охоту вместе ходили, а в этом году ни разу еще не охотились.

— На охоту? Ты тоже ходил?

— Конечно!

Мама Анки смотрела на Гришу в зеркало заднего вида со странным выражением лица.

— С ума сойти. Я вот мясо не ем, даже представить не могу, как это — убить живое существо.

— В лесу без мяса не прожить, — сказал Гриша. — Рыба еще есть, но одной рыбой тоже не проживешь. Еще ягоды, грибы. Мы летом ягоды и грибы собирали и в погребе хранили. Но без мяса все равно плохо будет. И мы иногда ездили в деревню, продавали мясо и покупали картошку, морковку, молоко и еще что нужно. На рыбу и ягоды мы бы все это не смогли покупать. А тетя однажды выменяла кусок кабанятины на духи, бабушка так ругалась.

— С ума сойти, — повторила женщина.

Гриша понял, что ей нравится рассказ, и продолжил:

— Я однажды сам оленя застрелил. Жалко его было, конечно, но папа сказал, что мне нужно учиться стрелять. Я ружье не мог удержать, маленький еще был, он придерживал ружье, а я целился и стрелял. Точно в голову ему попал, олень сразу умер, не мучился. А сейчас я еще лучше стреляю и ружье могу сам держать.

— Как жалко оленя, — расстроилась Анка, — бедный олень.

— Жалко. Ну что поделать, — сказал Гриша, — жить как-то надо.

Машин становилось все больше. На горизонте появились трубы, в небо из них поднимались клубы пара — очертания города. Лес прерывался на огромные незасеянные поля с низкой травой с проплешинами, на пыльных обочинах стояли придорожные кафе, автомойки, шиномонтажки, шашлычные, парковки с гигантскими фурами. Гриша прилип к окну.

— Слушай, я не знаю, корректно ли об этом спрашивать, но мне давно интересно: а где твоя мама?

Настроение сразу же испортилось.

— Умерла, — коротко ответил Гриша.

— Извини, — сказала женщина, напомнив интонацией Анку. — Не знала. Могла бы и догадаться, конечно, вот я дура. Не хотела тебя расстроить.

Гриша вздохнул.

— Мама все хотела в город переехать. Говорила даже, что меня заберет и уедет, что ей надоело так жить, но бабушка говорила, что нельзя уезжать, что в городах грязь и толпы, и вообще опасно. Они ругались все время. А потом мама Танечку родила и заболела.

— Серьезно заболела?

— Да, очень. Ей так больно было, она плакала все время и мучилась. Тетя — врач отличный, лучше любого городского врача, но даже она сказала, что помочь не может, что срочно в больницу надо. Отец с дядей сделали носилки и понесли ее, но потом вернулись с носилками и сказали, что она по дороге умерла. Я подошел, а она лежала и не шевелилась, не говорила ничего уже.

— Господи, — сказала мама Анки, — какой ужас. Мне так жаль.

Гриша посмотрел в окно, они проезжали мост над бурлящей водой. Внизу в оранжевых надутых жилетах на байдарке люди проходили порог. С берега их фотографировали другие люди, уже без жилетов. Защипало в глазах.

— А почему вы скорую не вызвали? Извини, что я спрашиваю.

— Не проехала бы скорая. Как она проедет в лес? Там до машины идти нужно было долго, вот ее отец с дядей и несли. А потом тетя сказала, что она умерла, мы ее похоронили. Бабушка тогда очень грустной стала, целыми днями смотрела в одну точку и молчала. Иногда вообще с кровати не вставала. Проснется и лежит, смотрит в стену. Я боялся, вдруг она тоже заболела и умрет. А потом бабушка сказала, что согласна переехать. Мы до лета еще в том доме прожили и переехали.