Отец запил, когда Софье было двенадцать, а Тамаре восемь, совсем крохой была, смешной такой, с большими голубыми глазами и веснушками. Никто не знает, почему запил отец, может, от дурной жизни, а может, потому что запил его сосед и лучший друг, но итог один — отец начал пить. Сначала он просто пил. Тамару это пугало, а Софье даже нравилось, суровый отец становился смешным и веселым, но однажды он по пьяни избил мать. Тамара испугалась, закричала, забилась под кровать и лежала там, а Софья бросилась защищать и пытаться оттащить отца от мамы, но он только обернулся и ударил ее ногой в живот, она пролетела через всю комнату и ударилась спиной об печь, синяк остался на всю спину. Мать стонала от боли в соседней комнате, а Софья плакала всю ночь, закутавшись в одеяло, рядом сидела Тамара и гладила ее по голове, повторяла все: «Не плачь, не плачь».

Потом запила и мать и стала поколачивать обеих сестер. Отец быстро умер, допился, и Софья думала, что теперь-то все хорошо будет, теперь у матери нет причин пить, но та все равно продолжала. Пила, а как напьется — била. Это теперь все умные пошли, к психологам ходят, проблемы свои психологические прорабатывают, раньше все было не так, раньше и слов таких люди не знали.

— А почему она пила? — спросила Анка.

— Я когда-то об этом думала. Пыталась ответ найти, а потом мне просто плевать стало. Какая, по большому счету, разница.

До пятнадцати лет Софья мечтала только об одном — уехать в город вместе с сестренкой. Работать, парикмахером, может, стать, комнату или угол снять и жить спокойно вдвоем, так, чтобы никто не мог их ударить.

Денег не было на то, чтобы уехать, все упиралось в деньги. Софья пыталась поступить в техникум, в котором общежитие давали, в ближайшем городе он всего один был такой, но в первый год не поступила, потом год занималась, приходилось в хлеву прятаться и учебники читать, мать найдет — изобьет, не любит она бездельников: если нашел время читать — значит мог найти и поработать. Но она пряталась, читала и на второй год поступила, и уехала учиться и жить в страшном общежитии с клопами, мышами и пятью соседками в комнате, работать в подсобке магазина, чтобы себя прокормить, но все лучше, чем дома. Три года училась, навещала сестру, подарки ей привозила, каждые выходные приезжала, говорила: учись, поступишь — и будем вместе в городе жить.

А на третий год приехала беременная Тамара, такая глупая, с пацаном местным в лесу переспала. И тогда она поняла, что не светит сестре никакой колледж, а светит рожать и в поле работать, как их матери, а до этого ее матери, как всем. Как она ругалась на сестру и на мать — та ее чуть не убила, это беременную-то, но что делать.

Повезло: не смогла сестра ребенка выносить, выкидыш был. Может, потому что мать опять побила, может, напилась, а может, еще почему, кто знает. Софья обрадовалась.

— Грех большой так думать, — сказала женщина. — Ребенок — это дар божий. Но честно скажу, я так рада была, когда узнала, что не будет ребенка, что есть еще у Тамарки шанс выбраться оттуда.

После выкидыша Тамара начала пить вместе с матерью, Софья отвлеклась тогда, парня отличного встретила, влюбилась и домой долго не приезжала. Месяца два ее дома не было. А потом приехала и увидела, что сестра теперь тоже пьет.

11

— Ваш ребенок? — До меня вдруг дошло.

Младенец кричал так, что казалось, сейчас окна вылетят.

— Мой, — покачнулась Тамара, — девочка.

— Как зовут?

— Марта.

— Может, пойти посмотреть, что с ней? Так громко кричит — заболела, может быть, или описалась.

Тамара потрясла рукой и уставилась на меня.

— Ты мать-то не учи с детьми обращаться. У самой дети есть?

— Нет.

— Вот, а туда же, детей нет, а давай советы раздавать, жизни мать учить. Я таких советчиков знаешь че? Я мать, я лучше знаю.

Больше всего на свете хотелось взять ее за голову, за эти жидкие темные волосы с проплешиной на затылке и ударить лицом об стол, но все-таки я сказала:

— Конечно, вы лучше знаете. Вы же мать.

Тамара со свистом выпустила воздух и что-то пробормотала угрожающе. Попыталась встать, но сразу же осела обратно на стул и привалилась к холодильнику. Как она до дома-то доходит?

— Вы же ма-а-ать, — передразнил Олег. — Знаешь, за что вас, москвичей, не любят?

— За что?

Я злилась все сильнее: то ли водка сделала свое дело, то ли меня просто достало изображать доброжелательность по отношению к этим людям.

— За то, что вы всех, кроме себя, считаете быдлом. И общаетесь с людьми как с быдлом. Издеваетесь, посмеиваетесь. Язвите, думаете, ни у кого мозгов не хватит, чтобы понять, что вы издеваетесь. Я, может, университетов не кончал, но таких, как ты, насквозь вижу. Я про вас все понимаю. Для вас люди хуже скота, коровок вы как раз любите, летом туристы ездят, иногда вижу, как они стоят в поле, с коровками фотографируются. Животные вам нравятся, а обычных людей вы презираете.

— Да! — крикнула Тамара, а я-то думала — она заснула. — Правильно говоришь!

— ...Разговариваешь, пьешь с нами, а сама нас презираешь. Я тебя спас, я тебя приютил. Ты ешь мои продукты, спишь в моем доме. Если бы не я, ты бы уже сдохла там под деревом. И все равно считаешь себя королевой, а меня быдлом.

— Послушайте...

— Что, не нравится правда?

Я открыла рот, а потом подумала: да пошел он. Не хватало еще извиняться.

— Пойду проветрюсь, — улыбнулась я и вышла из дома, вслед что-то покрикивала Тамара, ей вторил Олег, я особенно не слушала.

На улице было очень холодно, стоило вернуться за ватником Олега, но мне не хотелось надевать его вещь. В доме напротив в окне горел свет, меня озарила мысль, и я пошла туда. Постучала в дверь. Сначала никто не подходил, я постучала настойчивее, послышались шаги. Дверь распахнулась, на пороге стояла высокая и красивая Анна с лицом аристократки. Интересно, ей они тоже говорят, что она как королева?

— Что? — недовольно спросила она. — Ребенок спит.

— Простите, я... Простите. Вы не могли бы пустить нас с подругой переночевать?

Брови Анны удивленно поползли вверх. Она брезгливо принюхалась ко мне, видимо учуяв запах водки.

— Понимаете, мы не можем выбраться отсюда, я искала сегодня машину какую-нибудь, не нашла. А я боюсь этого Олега вашего, этих людей, которые собираются в его доме. Если бы вы разрешили нам у вас переночевать...

— Я вас не знаю, — сказала Анна, — и у меня ребенок. До свиданья. — И повернулась, чтобы уйти.

Я успела сказать вслед: «Пожалуйста, я вас очень прошу», но не уверена, что она меня услышала.

Нужно было понять, куда идти. Ночь, в других домах свет не горит. Я пошла по тропинке к воняющему туалету, рядом с которым днем видела сарай. Дернула за дверцу — открыто. Зашла внутрь — темно. Села на пол, хоть бы мышей тут не было. Очень холодно.

В крыше сарая зияла дыра, через нее виден был кусочек черного неба со звездами. Поворачивая голову, можно было увидеть то одни звезды, то другие. Я сидела на полу, прислушиваясь, не пробежит ли мышь, — да вроде бы нет здесь никого, одни грабли и палки какие-то, — вспоминая свою тихую кухню, обои и чайник, закипающий на плите. Как получилось, что я оказалась здесь? Еще два месяца назад я даже не планировала никуда ехать, я не собиралась в Карелию, это было обычное жаркое лето. Дети брызгаются в фонтане, мороженое, пыльная, пахнущая особым книжным запахом библиотека. Как это все случилось, почему?

Я проснулась от пронизывающего холода. Руки окоченели. В доме было тихо. Делать было нечего, я пошла внутрь. Тамары и тельняшечного не было, Олег громко храпел в своей комнате, лежа на кровати прямо в одежде. Я зашла в ванную и как могла из чайника умыла лицо. Потом меня стошнило. Я пила воду и блевала, наверное, полчаса. Когда стало полегче, я услышала, что, кроме храпа Олега, в доме есть еще какой-то звук. Начала разговаривать Лика.

12

Сначала Софья сестру спасала, глупая была, не знала, что от пьянства спасти нельзя. Возила ее к врачам, к одному, к другому, все говорили: это не вылечить, только если закодировать. Софья не хотела кодировать, знала: сестра выпьет все равно и умрет, и смерть будет на ее совести. К бабкам деревенским даже водила, те заговоры делали, все без толку — пила сестра и пила — только деньги тянули.