Почему вы, шериф Трумэн из Версаля, штат Мэн, принимали участие в аресте преступника в Бостоне?

Бостонские полицейские принуждали вас к каким-либо действиям, которые вы считали неправильными или неблаговидными?

Зачем вы так активно вмещались в это дело? Что-то кому-то хотели доказать?

И так далее, и так далее.

Я старался взвешивать каждое слово.

Нет, никто никакого давления на меня не оказывал и ни к чему меня не принуждал.

Да, мы предварительно постучались. («Хотя могли, черт возьми, и дольше подождать, прежде чем использовать таран!» – это добавлено про себя, и очень сердито.)

Да, я уверен, что все формальности были соблюдены и мы действовали правильно.

Я несколько раз нескольким людям повторил эти полуправды. Потом начал огрызаться: я это уже говорил тому-то и тому-то, это есть в протоколе того-то и того-то.

Один «доброхот» из прокуратуры заверил меня: не бойтесь, рассказывайте честно – не вас мы намерены вые... и высушить за это прискорбное событие.

Совершенно ясно: кого-то они все же намерены вые... и высушить, дабы умиротворить публику, возмущенную смертью Уолкера – негра! старика! священника!

И что бы они мне сейчас ни пели, в итоге самым лучшим кандидатом для вышеуказанной процедуры является человек со стороны – лох из зачуханного Версаля, штат Мэн.

Поэтому, отвечая, я взвешивал не только каждое слово, каждый слог взвешивал!

Один вопрос меня внутренне очень смутил: «Если бы представилась возможность повторить рейд, вы бы сделали то же самое и в той же последовательности?» То есть окольным путем меня спрашивали: ощущаете ли вы свою вину или вину кого-нибудь другого?

Разумеется, я ответил, как положено: я сделал бы то же самое и в той же последовательности и считаю, что другие действовали безупречно. Виновата нелепая случайность.

Однако про себя я думал иначе.

В том, что произошло, виноват убийца Данцигера!

Из-за него рейд, из-за него умер священник, из-за него эти вопросы, из-за него в полиции полетит чья-то голова...

Я вдруг нутром понял, как был прав Данцигер, говоря Кэролайн Келли: «Я испытываю непреодолимое отвращение к обвиняемому – не потому, что он совершил большее или меньшее преступление, а потому, что он привел в движение всю эту безжалостную машину Закона. Он вынудил нас включить юридическую мясорубку, И мне отвратительно, что я – винтик в этой мясорубке».

Когда сумбурная тягомотина с допросами закончилась, я, совершенно измотанный, поплелся в гостиницу. Упал на постель и мгновенно заснул – как в черный омут провалился.

Посреди ночи я вдруг ощутил, что я в комнате не один, и проснулся. Или проснулся – и ощутил, что я в комнате не один.

Так или иначе, я услышал знакомый шорох открываемой кобуры.

Кто-то открыл мою кобуру. Кто-то вынул мой пистолет.

Я только-только хотел приподняться, как в лоб уперлось что-то твердое и прижало мою голову к подушке.

Я открыл глаза. Прямо передо мной чужая рука. За ней огромный мужской силуэт.

– А я тебе доверял, срань поганая! – прозвучал тихий спокойный голос Брекстона из дальнего конца комнаты.

Стоя боком у окна и сложив руки на груди, Брекстон смотрел на улицу.

Я прошептал:

– Не надо, не надо!

Потом громче:

– Не стреляйте!

Дуло пистолета по-прежнему упиралось мне в лоб.

– Я думал, мы с тобой друзья, – сказал Брекстон.

– Друзья, – поспешил заверить я. – Конечно, мы друзья.

– Значит, вот как ты с друзьями поступаешь? Убил преподобного Уолкера. Вы, копы поганые, убили невинного прекрасного старика. За что?

– Мы его не убивали. У него случился инфаркт. Он умер сам по себе. Мы к нему и не прикоснулись.

– Ворвались в квартиру... Банда психов! Там была девочка. Ты ее видел?

– Да.

– Где она?

– Кто-то сразу схватил ее и вынес из квартиры.

– Это моя дочь.

Дуло пистолета переместилось на мой правый висок. Очевидно, приятелю Брекстона так было удобнее. Диалог затягивался.

– Я попробую найти ее, – сказал я. – Да, я попробую вернуть девочку тебе.

Брекстон презрительно фыркнул.

– Как зовут твою дочь? – спросил я, лихорадочно цепляясь за возможность выйти живым из этой ситуации.

– Темэрра.

– Куда мне ее доставить?

– Ее бабушке. Я тебе адрес напишу.

– Хорошо, я постараюсь.

– Ты уж очень постарайся!

Брекстон помолчал, затем сказал своему приятелю:

– Дай ему подняться. Только ты, собаченыш, не делай резких движений.

Верзила с пистолетом отошел от кровати на пару шагов.

Я медленно сел.

Брекстон по-прежнему в той же позе стоял у окна. Его косичка чернела на фоне неба.

Я потянулся за штанами. Верзила грозно поднял пистолет.

– Эй-эй! – тихо запротестовал я. – Дайте мне хоть штаны надеть!

Верзила снял со стула мои джинсы, обыскал их и швырнул мне.

– Спасибо.

Брекстон резко повернулся.

– Да, видок у тебя из окна неплохой.

– Жаль только времени у меня не было им насладиться.

– Времени у тебя и теперь не будет. Моя дочка должна быть у бабушки сегодня к вечеру, не позже. Приют или другая какая ерунда – это исключено. Так что вся ответственность на тебе.

– Возможно, ее уже отвезли к бабушке. Зачем полицейским четырехлетняя девочка? Только обуза.

– Ей шесть. И у бабушки ее нет.

– Хорошо, я сделаю все возможное.

– Как насчет Фазуло и Рауля? Ты выяснил, что я тебе велел?

– Как я мог выяснить? Смеешься?! Ничего я не выяснил.

– Чем же ты занимался все это время?

Натянув джинсы, я почувствовал себя увереннее и мог взглянуть Брекстону прямо в лицо.

– Чем я занимался? Да тебя искал! Вся бостонская полиция на ушах, тебя ищут! У них ордер на твой арест.

– С какой стати меня арестовывать? Я ничего не сделал.

– Ордер в связи с убийством Данцигера. У них есть свидетель против тебя. Якобы ты ему признался.

– Кто?

– Это я сказать не имею права.

– Стало быть, ты один из них. Послушай, собаченыш, я не знаю, что полиция затевает, но я не убивал прокурора. И никому никаких признаний по этому поводу не делал. Тебе скармливают дерьмо. Где улики?

– Улики есть, Харолд. И свидетель – важнейшая улика.

– Опять они родили свидетеля! Что, снова Рауль? Ты его видел, этого свидетеля?

– Да, видел.

– И он непридуманный?

– Непридуманный. И явно говорит правду. Так что ордер прочно обоснован – комар носа не подточит!

Брекстон покачал головой и снова отвернулся от меня к окну.

– Раз ордерок такой прочный – давай, арестовывай меня.

– Как скажешь. Харолд Брекстон, вы арестованы. И ты – тоже, – сказал я, кивая верзиле, который отошел к двери и держал меня на мушке оттуда. – Если вы добровольно сложите оружие, вам это зачтется как явка с повинной.

Верзила не улыбнулся. Спина Брекстона тоже не выказала никакой реакции.

– Что ж, на нет и суда нет, – произнес я.

– Ты, придурок, должен быть на шаг впереди полиции, – задумчиво произнес Брекстон. – А ты х... груши околачиваешь!

– Харолд, как я могу вести расследование, если ты мне ничего толком не рассказал? Мне не за что зацепиться!

– Повторяю, ниточка тянется от Фазуло.

– При чем тут Фазуло? Какое он имеет отношение ко всему происходящему?

– Точно мне неизвестно.

– Ах, ему точно неизвестно! Ты давишь на меня – дескать, землю рой, а сам – точно неизвестно. Если ты ни хрена не знаешь, почему ты вообразил, что Фазуло как-то связан со всей этой кашей?

– Это мой секрет.

– Нет, Харолд, так не пойдет! Ты мне ничего толком не говоришь. Только в секреты играешь. Так мы никуда не продвинемся!

Верзила у двери громыхнул:

– Ну ты, язык-то не распускай!

Я внутренне давно ободрился. Они меня не убьют. По крайней мере сегодня. Я им нужен – дочку Брекстону вернуть. Ощущение – как в момент, когда замечаешь, что рычащий на тебя бультерьер сидит на солидной цепи.