– Нисколько, если поможешь с Брекстоном.

Она говорила со мной сухо, «на автопилоте», без души.

Я досадливо крякнул и стал выбираться из постели.

– Слушай, Кэролайн, будь ты человеком! Можно мне поговорить с тобой минуту-другую наедине? По-людски поговорить?

Джон Келли тут же подхватился и стал извиняться – дескать, у него дела, ему нужно идти.

– Сиди! – прошипела Кэролайн.

Ее отец блеснул глазами, но покорился.

– Ладно, все ясненько, – сказал я. – Спасибо за шмотки.

Кэролайн достала сорочку из пакета и развернула ее.

– Подставляй руки. – По ее лицу скользнула улыбка – первая за утро, и она добавила: – Хотя, как правило, это привилегия не прокурора, а адвоката – надеть последнюю чистую рубаху на приговоренного убийцу.

В отделе по расследованию убийств нас четверых – Эдмунда Керта, Джона и Кэролайн Келли и меня – поджидали Гиттенс и Лауэри.

На Лауэри был другой роскошный костюм – уж не помню какого цвета – и соответствующие туфли. Он приветствовал меня мрачным кивком головы.

Зато Мартин Гиттенс крепко пожал мне руку и осведомился о самочувствии. Приятно, черт побери. В последнее время у меня наблюдался острый дефицит положительных эмоций.

Возможно, драма в церкви опять растопила сердце Гиттенса по отношению ко мне.

Возможно, он уже одумался и больше не верит в то, что именно я убил Данцигера.

Как-никак я пролил кровь в борьбе с преступниками. И, надеюсь, хоть этим какое-то уважение заслужил!

Так я тогда думал. Опять-таки весьма наивно.

Мы прошли в заставленную аудио– и видеоаппаратурой комнату. Отсюда, через прозрачное с нашей стороны зеркало, было видно соседнее помещение – кабинет для допросов.

Лауэри предупредил меня:

– Мы будем присутствовать с этой стороны. Плюс ваша беседа будет записываться.

Через несколько минут двое полицейских ввели в кабинет для допросов Брекстона. На нем были свободные джинсы и фланелевая сорочка. Из-за ножных кандалов он двигался короткими шажками гейши. Когда он сел, один из полицейских приковал его ногу к железной ножке стола, намертво закрепленного на полу. Брекстон повернул голову в сторону зеркальной стены. Казалось, он наблюдает за нами.

Сутки назад я видел Брекстона, но разглядеть его как следует мог только теперь.

Вроде бы никакой преступной ауры. Парень как парень. Щупловат. Не слишком высокий – метр семьдесят, а то и меньше. Правда, мускулистый. Все его телодвижения и мимика в считанные секунды указывали на уличное детство – шпана! И все же, несмотря на явную «приблатненность», он обладал неким «начальственным взглядом». Заметно, что он играет в «крутого». И с ролью неплохо справляется. Любопытно, какой он среди своих? Совсем не играет? Или тоже играет? Или еще больше играет?

– Чего ждем, ребята, поехали! – сказал Брекстон, обращаясь к зеркальной стене.

Эдмунд Керт провел меня в холл и на ходу проинструктировал:

– Зачитайте ему права, и пусть он подпишет бумажку, что знает свои права. Вот вам бланк. И помните, мы слышим каждое ваше слово.

Через несколько секунд я уже сидел напротив Брекстона.

– Добрый день, – сказал я.

Никакого ответа.

– Я обязан проинформировать вас о ваших правах. И подпишите это.

Он взял бланк, повертел его в руках и, словно недовольный фактурой бумаги, отбросил бланк в мою сторону.

– Без вашей подписи я не могу начать беседу.

– Я ничего не подписываю.

Я опять подвинул бланк в сторону Брекстона.

– Это пустая формальность. Но если вы не подпишете, я вынужден буду уйти.

Брекстон криво усмехнулся и поставил свою подпись. Весь его вид говорил – делаю это единственно из хорошего отношения лично к вам!

– Вы знаете человека по имени Рей Ратлефф?

– Знал такого, знал.

– Почему вы говорите в прошедшем времени?

– Я о покойниках всегда говорю в прошедшем времени. Разве вы не слышали, что он покойник?

– Что вам известно о его убийстве?

– То, что видел в новостях по телику.

– За что он был убит?

– Мне и самому интересно узнать.

– Но я спрашиваю об этом вас, Харолд.

– Рей был наркоманом. Возможно, его смерть как-то связана с наркотой.

– А конкретнее?

– А конкретнее... кто постоянно якшался с продавцами наркоты, с «подающими» и прочей шатией, тот не заживается. Я видел тысячу таких Реев. Будете в наших краях, я вам покажу – их у нас хоть отбавляй.

– А вы сами, вы работали «подающим»?

– А при чем тут Рей Ратлефф?

– Вы только что сказали: его убийцей мог быть один из «подающих».

Брекстон почти добродушно улыбнулся:

– Небось читали мою сказку. Так что знаете все мои грешки.

– Сказку?

– Ну, ваше досье на меня. Там ничего из ряда вон выходящего. Обычные мальчишеские шалости – мордобой, угон машины и прочая мутота. Ни разу не сидел. Всегда условно. Так что я со всех сторон чистенький, и вы меня в «подающие» или еще куда не записывайте. В сказке про это ничего не прописано.

– Чистенький? А как же Арчи Траделл?

Брекстон молча набычился.

– Харолд, вы забыли застреленного через дверь полицейского?

– К той старой истории я не имел никакого отношения. Дело давным-давно закрыто.

– Но вас почему-то обвиняли в его убийстве. С какой стати? Выбрали ваше имя наобум в телефонной книге?

– Спросите об этом вашего дружка Рауля.

– Кто такой Рауль?

Брекстон только ухмыльнулся.

– Возможно, вы сами и есть этот Рауль. Прошел и такой слушок.

Молчание.

Бессмысленно продолжать в том же духе.

– Слушайте, вы намерены отвечать на мои вопросы или нет? Вы мне не сообщили ничего ценного!

Брекстон пожал плечами.

– И рад бы, да только ничего ценного не знаю.

– В таком случае почему вы оказались здесь?

– Арестовали.

– Вы потребовали встречи со мной только для того, чтобы сказать мне: не знаю я ничего ценного?

– Они всерьез думают, что вы укокошили ту прокурорскую крысу?

– У них против меня только больная фантазия.

– А вы его действительно пришили?

– Нет.

– Клянетесь могилой вашей матери?

– Клянусь могилой моей матери.

– Ну так и я вам признаюсь: прокурора не я убил.

– Вы именно это «признание» желали мне сделать – что вы невиновны?

– Да.

– А почему вы этой чести удостоили именно меня, а не любого другого офицера полиции?

– Чтоб ты, козел, врубился, где находишься. Это Бостон. Край непуганых полицейских.

– Вы хотите сказать, что тут любого... независимо от вины... – поначалу растерялся я. Потом нашелся: – Нет, Харолд, против вас на этот раз улик достаточно. Ничего не подстроено.

Брекстон скептически усмехнулся, наклонился в мою сторону и, звякнув наручниками, поставил подбородок на руки.

– Дай-ка я тебе кое-что расскажу про жизнь, – сказал он доверительным тоном. – Эти крысы не нуждаются в доказательствах. Они улики фабрикуют задним числом.

Мы несколько секунд молча смотрели друг другу в глаза. Если бы не угреватый нос, он мог бы сойти за красавца. Хотя я плохо разбираюсь в мужской красоте, а тем более в красоте афроамериканцев.

– Ладно, заканчивай свою анкету, собаченыш.

Я прекрасно понимал, что «собаченыш» означает не что иное, как «сукин сын».

Однако для типа вроде Брекстона, который вырос и живет в перманентной войне с полицией, этот «собаченыш» был потолком ласкового обращения к собаке-копу. Стало быть, я им – уважаем!

– Вы были в штате Мэн?

– Какого хрена мне делать в тамошних степях?

– Это равнозначно «нет»?

– Равнозначно.

– Вы были знакомы с Робертом Данцигером?

– Разумеется.

– На почве чего?

– Да он мне раз пятьдесят всякие дела навешивал!

– Как вы относились к этому?

– Прямо тащился от такого его внимания!

– Отвечайте на вопрос серьезно. Как вы относились к тому, что Данцигер по разным поводам допрашивал вас снова и снова?