– Нет. Где Брекстон?

– Обманешь, гад!

Я сделал шаг назад.

– Коли, мать твою!

– Нет.

– В церкви на Мишн-авеню. Кэлвери Пентекостал. Тамошний священник Уолкер всегда дает приют Брекстону, когда дела плохи. Знает Харолда с пеленок. Он за него стеной. Брекстон, наверное, там.

Это признание на самом деле растянулось на добрую минуту. Слог за слогом, слог за слогом...

Я слово сдержал. Получив укол, Бобо почти мгновенно «улетел».

Спускаясь по лестнице, я думал: Гиттенс на моем месте поступил бы так же, Гиттенс на моем месте поступил бы так же...

Но от этой мысли на душе легче не становилось.

Разумеется, я помчался к церкви. Однако в тот день я Брекстона там не застал.

В следующие дни, продолжая дежурить на Хьюсон-стрит, я регулярно по нескольку раз в сутки наведывался в церковь Кэлвери Пентекостал. Я не отчаивался и уже рисовал в своем воображении, как я в одиночку поймаю Брекстона и красиво завершу дело.

Чего я не знал, так это того, что бостонские ищейки уже нашли нового подозреваемого.

Меня.

– Твое имя встречается в досье Данцигера.

В этом неожиданном сообщении не было ничего странного.

Однако сделанный из этого невинного факта вывод был такого свойства, что у меня волосы мало-мало дыбом не встали!

Упоминание моего имени в досье Данцигера совершенно естественно: в Версале Данцигер имел короткую беседу со мной.

Беседа не показалась мне важной. Ничего нового и существенного я ему не сообщил.

Однако Данцигер счел нужным наш разговор зафиксировать в своих примечаниях к делу. Зафиксировал, и ладно. Из-за чего, собственно, сыр-бор?

В бостонской полицейской сюрреалистической реальности это короткое упоминание внезапно сделало из меня подозреваемого, превратило меня в парию!

На основе сего короткого упоминания фантазия и Лауэри, и Гиттенса с готовностью нарисовала картинку, как я простреливаю глаз Данцигеру!

Их интонации в разговоре со мной недвусмысленно намекали, что они меня раскусили, и расплата не за горами. Для начала меня отсекли от следствия. Ибо я теперь – по ту сторону закона!

Это случилось 30 октября, как раз перед Хэллоуином, кануном Дня всех святых.

Гиттенс и Эндрю Лауэри пригласили меня в кабинет допросов в полицейском участке зоны А-3. Комната без окон, без мебели. Только стулья и стол.

В этой угрюмой комнате щупловатый и невысокий Лауэри, в шикарном двубортном костюме, в до блеска начищенных туфлях за пятьсот долларов, казался пташкой, залетевшей не в ту клетку.

Он стоял в дальнем конце комнаты. Разряженная кукла.

Зато сидевший напротив меня Гиттенс был явно на своем месте.

– Мистер Трумэн, как вы объясните нашу находку?

– Ого, я уже стал из Бена «мистером Трумэном»! Что конкретно я должен вам объяснить?

– Почему вы лгали нам?

– Я вам не лгал. Просто полагал, что сия маловажная деталь к делу никакого отношения не имеет.

Лауэри выпалил из своего угла:

– Бросьте! Считали, «к делу никакого отношения»!..

– А по-вашему, какое это имеет отношение к убийству Данцигера?

– Мотив! – воскликнул Лауэри. – Вы скрыли от нас, что у вас был мотив его убить!

– Бен, – сказал Гиттенс, переходя на более мягкий тон, но продолжая гнуть свое, – хочешь, чтобы при нашем разговоре присутствовал адвокат?

– Нет, на кой мне адвокат! Мартин, ты совсем рехнулся! Где Келли? Почему вы не позвали Келли?

– Думаю, ни отец, ни дочь Келли нам в данный момент не нужны. Зачитать тебе твои права?

– Разумеется, не нужно.

– Значит, ты знаешь свои права и от присутствия адвоката при допросе официально отказываешься. Так?

– Нет. То есть да. Куда вы, черт возьми, гнете?

Лауэри быстрой танцующей походкой подошел к столу.

– Желаете знать, куда мы гнем?.. Почему вы не сообщили нам, что ваша мать покончила жизнь самоубийством? Почему вы скрыли, что Данцигер вас допрашивал?

– Что моя мать добровольно ушла из жизни – не ваше собачье дело. Потому вам и не сказал. А что Данцигер меня допрашивал – так это глупости. Для допроса не было ни малейшего основания. Все, что Данцигер хотел знать, он выяснил в коротком разговоре со мной, и нет резона раздувать это до масштабов следствия.

– По-вашему, расследовать было нечего? – иронически спросил Лауэри, раскрыл папку на столе и зачитал: – «16 августа 1997 года Энн Уилмот Трумэн найдена мертвой в номере 412 бостонского отеля „Ритц-Карлтон“. Причина смерти: самоубийство при помощи чрезмерной дозы барбитуратов».

– Да, моя мать покончила с собой. И что?

– Бен, – сказал Гиттенс, – по законам штата Массачусетс содействие при самоубийстве является преступлением. И карается как убийство.

– Я сказал: моя мать покончила с собой. Про содействие я ничего не говорил.

– Судя по всему, Данцигер считал иначе.

Я был настолько поражен и пришиблен происходящим, что мог только глупо улыбаться и таращить глаза на планки навесного потолка.

Мне было трудно воспринимать ситуацию всерьез. И одновременно я понимал, насколько эта ситуация серьезна.

– Послушайте, – сказал я, переходя из состояния добродушной ярости в состояние ярости агрессивной, – Данцигер пришел ко мне для заурядной формальной проверки. На его месте я бы сделал то же самое. Мы коротко общнулись – он меня расспрашивал, я отвечал. Он убедился, что ничего подозрительного за самоубийством не скрывается, на том разговор и закончился. Данцигер беседой был удовлетворен. Никаких дополнительных вопросов. Мы расстались, и я его больше не видел – до того горестного момента, когда я нашел его тело в бунгало на берегу.

– Что именно ты разъяснял Данцигеру? – спросил Гиттенс.

– Вы же сами знаете!

– Повтори.

– Я сказал ему, что моя мать была неизлечимо больна. Что она понимала: болезнь Альцгеймера мало-помалу пожирает ее мозг. Мать не хотела пройти весь страшный путь до конца. Решение уйти из жизни – страшное решение. Да, я его поддержал. Но это было ее решение. Она сознательно сделала то, что сделала. Здесь нет и тени уголовщины. О каком убийстве можно говорить в подобной ситуации!

– В таком случае почему вы нам лгали? – не унимался Лауэри.

– Сказано же вам – не лгал я! Просто не видел необходимости докладывать. Я не горел желанием обсуждать смерть моей матери с каждым встречным!

– Вы не доложили сознательно, дабы мы не знали, что у вас был мотив убить Данцигера.

– Мотив убить Данцигера! Да вы что, меня совсем не слушаете?

Лауэри сделал мрачную паузу и затем заговорил словно перед присяжными:

– Шериф Трумэн, затяжная, многолетняя болезнь вашей матери держала вас в городе Версаль, штат Мэн. Эта болезнь приковала вас к дому, где вы родились и выросли, круто изменила всю вашу жизнь, смешала ваши планы на будущее, прервала в самом начале вашу академическую карьеру. Скажите, положа руку на сердце, разве ее смерть не была вам выгодна?

– Нет! Оскорбительная чушь!

– Ее смерть освобождала вас!

– Вы все переворачиваете!

– Зачем она поехала в Бостон? Почему покончила с собой не дома?

– Бостон был ее родным домом. Она хотела умереть в городе своего детства и юности. Ее сердце никогда не лежало к Версалю.

– Но когда перед вами вдруг предстал Данцигер...

– Повторяю. У нас был короткий исчерпывающий разговор. Я рассказал ему про самоубийство все, что я знал. Он выразил мне сочувствие в связи со смертью матери. Я поблагодарил его. Все, точка. Конец истории. На мое несчастье, Брекстон напал на него, когда Данцигер был еще в пределах моего шерифского участка.

– На месте преступления отпечатки ваших пальцев.

– Это естественно! Я нашел труп. Я никогда не отрицал, что прикасался к определенным вещам в бунгало. Но мои отпечатки пальцев должны быть исключены из дела – равно как отпечатки пальцев любого другого полицейского, бывшего в бунгало во время расследования! Вы же нашли отпечатки пальцев Брекстона, вам этого мало?