Гиттенс кивнул – дескать, все понятно.

– Я сказал «может быть», Гиттенс. Я не говорил – «он у нее». Ясно?

– Ясно. Все в порядке, не дергайся.

После некоторого колебания Гиттенс положил на стол еще одну двадцатку.

– Гиттенс, ты уж смотри, найдешь Рея – помоги ему! Рей кругом чистый. Это прокурор затянул его в дерьмо. Надул ему всякое в уши – Рей и клюнул!

– Знаю, Бобо, знаю.

– Вы же видите, как тут закрутилось! Только на вас и надежда. Ради всего святого, вытащите Рея из этого дерьма.

– Гиттенс, вы отвалили этому придурку целых восемьдесят долларов!

– Парень неплохо заработал за каких-то пять минут!

– Откуда у вас деньги, чтобы так ими швыряться?

– Это денежки наркодельцов. Плохие парни финансируют следствие против самих себя. Разве это не справедливо? Да и вообще, не будь плохих парней, не нужны были бы и полицейские! Так что скажем плохим парням большое-пребольшое спасибо.

– Как эти деньги попадают к вам?

– Ах, Бен, когда ты занят ловлей наркоманов, по деньгам почти что ходишь. Проводишь рейд – и на «малине» всегда где-нибудь валяются пять – десять – двадцать тысяч долларов. И все наличные. В аккуратных пачечках, резиночкой перехвачены. Или берешь продавца на улице – опять же карманы набиты десятками – двадцатками. Ну и забираешь – без всяких там протоколов, без всякой головной боли.

– И что, никто не протестует, не требует назад?

– Смеешься! Что они могут против нас? Если наркодилер заявит в суде: «Они у меня отняли столько-то и столько-то», – ему ведь придется очень многое объяснять. Наличные, как правило, являются вещественной уликой. Попросил денежки обратно – значит, признал свою вину. Поэтому они помалкивают.

Мы мчались на полной скорости по шоссе номер 1-93 в сторону Лоуэлла – деградирующего фабричного городка в сорока пяти минутах к северу от Бостона. Чтобы проще лавировать на забитой автомобилями дороге, Гиттенс включил мигалку.

Пока мы с Гиттенсом беседовали, Келли дремал на заднем сиденье.

– Да, можно только пожалеть, что в моем родном Версале такая тихая жизнь, – сказал я. – Пощипать некого. Но все эти конфискации, наверное, такая противная бумажная морока. Потом обратно получить на текущие расходы и отчитаться – опять же головная боль...

Гиттенс, ничего не говоря, покосился на меня.

– Но вы же... – растерянно пробормотал я.

– К чему глупые формальности? Берем без протокола, расходуем без квитанций. Иначе вы правы, одна морока.

Возникла неловкая пауза. Точнее говоря, мне было неловко, а Гиттенсу за рулем – хоть бы хны.

– Сами видите, постоянно возникают непредвиденные расходы, – добродушно добавил Гиттенс. – С волками жить – по-волчьи выть.

Лоуэлл показался мне идеальным убежищем для Рея Ратлеффа: достаточно далеко от Бостона, чтобы о его местонахождении никто случайно не проведал, и в то же время достаточно близко от Бостона, если потребуется помощь кого-то из приятелей.

Но сам Лоуэлл произвел на меня гнетущее впечатление. В центре бывшие склады и цеха переделали в торговые ряды и музеи – город пытался «одиснейлендить» свое богатое индустриальное прошлое. Однако по мере удаления от этого веселеньких новаций город показывал свое истинное лицо – мрачные однообразные бывшие рабочие кварталы.

Шонесси-Гарден, где жила сестра Рея Ратлеффа, была застроена двухсемейными развалюшками. Перед нужным нам домом стояли «харлей» и «шицу» (на человеческом языке – «мицубиси»).

На звонок вышла высокая благообразная негритянка. Даром что в простеньком платье, она приветствовала нас церемонно, как знатная дама:

– Добрый день. Чем могу вам помочь, господа полицейские?

Изнутри несся собачий лай.

Гиттенс вежливо осведомился насчет Рея Ратлеффа.

– Вынуждена огорчить вас, – сказала негритянка. – Я уж и забыла, когда в последний раз видела Рея. Он у меня не частый гость.

Гиттенс испытующе посмотрел на нее – прикидывая, какую тактику избрать в данном случае.

– Вот что, – произнес он наконец, – скажите Рею, что приехал Мартин Гиттенс. Просто поговорить – ничего больше. Скажите ему только: «Мартин Гиттенс». Если Рея и после этого у вас в доме не будет, тогда я развернусь и уеду. Согласны?

Женщина молча попереминалась с ноги на ногу, потом исчезла в глубине дома.

Через несколько секунд вышел сам Рей Ратлефф, в тенниске и спортивных штанах. Ростом он был почти с Келли. На голове – начес из мелких завитков. На правом мускулистом предплечье страшный длинный ножевой шрам. На обеих руках исколотые вены. Один глаз и половина лба закрыты бинтами.

Из документов Данцигера я знал, что Рею тридцать два года. Но передо мной стоял пятидесятилетний старик.

– Гиттенс! – пробасил Рей.

– Привет, Рей, – добродушно приветствовал его Гиттенс. – Знал бы ты, сколько народа тебя разыскивает!

– Похоже, кое-кто меня нашел.

– На твое счастье, не кое-кто, а я.

– Да уж, радости выше крыши... Пришли арестовывать?

– Нет, с какой стати. Ты ведь ничего дурного не совершил.

Ратлефф кивнул – ваша правда.

– Если попросишь, я тебя, конечно, арестую, повод всегда сочиним. Посадим туда, где Брекстон тебя не достанет.

– Да пока что мне и тут хорошо.

– Нужно что-нибудь? Ратлефф помахал руками.

– Нет, начальник, мне всего хватает.

– Рей, дело дерьмо.

– Вы обязаны доложить, где я нахожусь?

– Не миновать, – сказал Гиттенс. – Как твоя голова?

– Более или менее... И за что мне это все? Я ж ничего плохого не сделал!

– Знаю, Рей, знаю.

– Ничего ж плохого не сделал! – повторил Рей.

Гиттенс понимающе кивал.

Рей тупо уставился на каменное крыльцо и повторял как заклинание:

– Ничего ж плохого не сделал! Ничего ж никому плохого не сделал!

– Рей, – мягко прервал его Гиттенс, – мои друзья хотят задать тебе несколько вопросов. Оба расследуют убийство прокурора Данцигера.

– Мистер Ратлефф, – сказал Келли, – Джеральд Макниз или кто другой из парней Брекстона говорил с вами о том, что предстоящее судебное разбирательство по делу Макниза надо обязательно сорвать?

– Нет, никто со мной на эту тему не разговаривал. Я просто знал, чего они от меня хотят. Они хотели, чтобы я отказался от свидетельских показаний.

– Почему вы так уверены? Если с вами никто не разговаривал, если на вас никто не давил...

– Будто сами не знаете. У таких парней есть тысяча способов дать понять.

– И все-таки вы стояли на своем?

– Прокурор велел мне идти в суд и рассказать все как на духу.

– Но вы понимали, что вы на себя навлекаете? Вы понимали, что Брекстон этого не простит – и постарается не допустить?

– Все понимали. Данцигер тоже.

– Данцигер считал, что вы в опасности?

– Ну да.

– Каким же образом он сумел уговорить вас не отказываться от выступления в суде?

– У него было на меня дело. Я продал пакетик копу.

Гиттенс возмущенно хмыкнул.

– Один пакетик. Не смеши меня, Рей! Это тянет на несколько месяцев тюрьмы. С твоим опытом ты можешь отмотать такой срок, стоя на голове и поплевывая. Не может быть, чтоб ты наложил в штаны только потому, что тебе пообещали шесть месяцев за решеткой!

– Хотите верьте, хотите нет...

Тут в разговор вмешался я:

– Рей, скажи правду. Как оно было на самом деле?

Здоровый глаз Рея печально уставился на меня.

– Как оно было на самом деле? – повторил я.

– Не мог я в тюрьму, – ответил Ратлефф. – Некогда мне в тюрьме рассиживаться. К тому же Данцигер сказал, что ни в каком суде мне выступать не понадобится.

– Что-о? – так и вскинулся Гиттенс. – Что значит – в суде не понадобится? Расскажи-ка подробнее!

– Прокурор сказал, меня в суд не вызовут. Все в последний момент решится без меня. От меня нужно одно: продолжать делать вид, что я готов выступить в суде против Макниза.

Гиттенс присвистнул.