Я посмотрел на Беляну. Глаза-то потускнели, никакой там зелени не видать, лужа грязная. Да и волосы тоже тусклые, про цвет не скажешь. Зато присутствует амбре. Луковой шелухой тянет, чистила, небось, пропахла. Сидит понуро, тощая, как заморыш. Щёки ввалились. Неудивительно, что Горыныч так быстро сквозанул. И Кузя на такую не позарится. Да и не поможет ей Кузя, тут настоящий человек нужен, природный.

Да уж, ни разу не наблюдал мавку, лишённую мужского внимания. Что-то там у них перемыкает с потоками жизненной силы. Сто́ит изменённой девке в возраст войти — всё, для нормального функционирования ей катализатор нужен. В виде мужской энергии, да. И, опять же, брехня, что мужчин они досуха вытягивают. Мавки — это ж вам не суккубы. После общения с мавкой мужики наоборот бодрые как лоси бегают… То-то она на меня да на Горыныча так таращилась. Для неё, поди, любой мужик тёплым огоньком светится, а Змей так и вовсе купальским костром. Или я.

И тут у меня в голове словно переключатель щёлкнул. Чего я сижу, туплю-то? Хотел проблему с женским полом решить — вот оно, решение! А то, что девка задохликом выглядит — так ничего ж, после первого же раза оклемается. А уж на первый раз, Дмитрий Михалыч, придётся тебе глаза слегка подзакрыть. Возлечь, так сказать, на ложе ради спасения несчастной девы, о, боги…

— В мыльне-то давно была?

Беляна вздрогнула и вытаращила на меня глаза.

— В субботу, как положено…

— В субботу! — проворчал я и дёрнул за шнурок, вызывающий старшую горничную.

Та явилась очень быстро, скользнула взглядом по сгорбленной фигурке…

— Чего изволите ваша светлость?

— Чаю скажи принести… с плюшками, что ли. А эту барышню сведи в мыльню, выдай ей всё, что нужно, да рубаху чистую тонкую.

Горничная смотрела на меня, явно не понимая, что дальше с кухонной помощницей делать:

— И что же? В больничку свести?

Эх, всё равно всё наружу вылезет!

— В спальню ко мне веди. Да скажи там, пусть ужин мне туда доставят, — я почувствовал, что начинаю отчего-то краснеть, — и вина хорошего. Всё, идите!

Женщины вышли, а я сердито уставился на закрывшуюся дверь. Ну, чего⁈ Князь я или не князь? Другие вон чего и ничего, а я, чуть чего — и сразу вон чего! Срамота.

Надо сказать, что утром в моей постели лежала совершенно изменившаяся девушка. Посвежела, словно роза расцвела, губы красками налились. И глаза засияли зелёным. Хороша! С другой стороны, если учесть, что за прошлую ночь я трижды её… кхм… полечил, то можно и не удивляться.

— Работать, как прежде, в поварне будешь, — велел я, надевая рубашку. Не надо мне, чтоб девица день-деньской по комнате слонялась, от безделья с ума сходя. — А к вечеру вещички, какие у тебя есть, собери да сюда неси, я велю тебе комнату рядом выделить. Спать со мной будешь, поняла?

— Всё поняла, Дмитрий Михалыч, — Беляна лукаво улыбнулась. — А вы сейчас уже уходите?

Я подумал и бросил рубашку на стул.

— Думаю, минут сорок у меня ещё найдётся.

ФЕЕРИЧЕСКИЙ НОВЫЙ ГОД

Конечно же, невозможно было смотреть на прекрасные устроенные ледяные горы — и не покататься! Так считали практически все малолетние жители Драконьего острова, взявшие на себя тяжкий труд на практике испытать: хороша ли конструкция и устоит ли при усиленном использовании? Горки днями напролёт были облеплены малышнёй, точно рассыпанный в траве сахар — муравьями. Не пугал детей ни мороз, ни страшилки взрослых: мол, дремучий лес вокруг, а ну как выйдут волки, да утащат кого?

Впрочем, волки действительно появились. Выскочившая из леса стая бросилась к крайней горе и не миновать бы беды… если бы на дороге у них из чистого воздуха не выметнулся кот Матвей. Вот когда все поняли, отчего Баюн в сказках — страшный зверь. Пока до стаи дошло, что происходит, молнией мечущийся кот успел распластать на кровавые лоскуты десяток волков.

— Он ещё выл им что-то вслед, — выпучив глаза, рассказывала Стешка, — страшно так!

Матвей от комментариев воздержался. Дескать, ну, выл. Что теперь?

Полагаю, волки в ближайшее время к нам вряд ли явятся. Но Мотя продолжал аккуратно бдить за детским выводком.

Новый год прошёл весело, с гуляниями и ряжеными, музыкальным выступлением и кхитайскими акробатами, со щедрыми угощениями. Каждая деревня тоже получила свой подарок для праздничного застолья — то, что разноглазый Андрюха называл «барский харчевой набор» — хорошую муку, редкий для крестьян сахар, мясо (как правило, оленину), вяленые и сушёные фрукты для сладких пирогов и взваров, а деревни, далеко отстоящие от реки, ещё и рыбу. Это помимо основного снабжения мукой, крупами, сеном и зерном для скотины — во многих хозяйствах недоставало всего, а выкупленные из-под тушинской реквизиции и малых средств к существованию не имели.

Тут надо сказать, что нашими управляющими был разработан перечень необходимой в хозяйстве скотины, в зависимости от того, сколько в семье было народу, и по этому перечню они животин по дворам и распределяли. А закупали везде, где только можно, вплоть до европейских ярмарок. Купцов заморских под разными личинами мастерски изображала ниппонская лиса, а дальше — в укромное место и порталом к нам.

Таким образом в некоторых хозяйствах появилась непривычная для крестьян скотина и птица: толстые, как бочки, индюки, крикливые цесарки, пестрохвостые фазаны и даже павлины, огромные голландские коровы, выглядевшие рядом с привычными крестьянскими как великаны-переростки.

Кузя даже загорелся идеей завезти из Южной Америки альпак — животин, похожих то ли на очень крупных длинношеих овец, то ли на безгорбых верблюдов, покрытых бараньей шерстью. Говорят, эта самая шерсть у них очень тёплая и нежная, а мясо вкусное. И в горах они жить привычные. Немножко отдаёт авантюрой, но пусть пробует. К тому же, вотчина у него теперь своя, и у Кузьмы прорезается тяга к натурным экспериментам.

Между прочим, перед самым новым годом приехали и первые двадцать обещанных Муромских коней. Пока они стояли в каретном сарае и ждали своей очереди на установление нашего сердечника и специальной обработки.

Итак, возвращаясь к событиям нового года, гуляли мы весело и широко. Вряд ли когда-нибудь берега Енисея оглашали столь громкие шум и крики, разве что в стародавние времена какая-нибудь война рядом шла. Время наше на три часа опережало московское, ночь давно вошла в силу и все уже потихоньку потянулись по домам, когда одновременно зазвонило несколько магофонов. Первым выхватил пластинку магофона и ответил Талаев. Из аппарата сразу полились возбуждённые вопли, звук дёргался, как будто человек бежал.

Рядом со мной Болеслав вытащил свой магофон и поражённо пробормотал:

— Дмитрий Михайлович, смотрите!

Я посунулся ближе, чтоб рассмотреть экранчик.

— Это где?

— Москва, — Болеслав Константинович, казалось, не мог поверить своим глазам.

В чёрном зимнем небе, слегка отливающем багровым от городских огней, висело гигантское овальное брюхо аппарата, ощетинившегося вниз множеством орудийных жерл. И из них вылетало… нечто. Очень крупное, крупнее любой гранаты, о которой я только слышал или читал.

— Это точно Москва?

— Да. Только что видел Башню четырёх стихий и…

— Кремля нет!!! Кремля больше нет!!! — отчаянно закричал некто из магофона. — Это что-то чудовищное!!!

В поле зрения экрана попал крупный, очень крупный падающий на одну из крыш снаряд. Он прошил защитные экраны, слабо вспыхнувшие зелёным, и пробил железную кровлю, словно картонную.

— Особняк Голицыных! — воскликнуло сразу несколько голосов. И в тот же миг здание словно вспухло изнутри и разлетелось во все стороны каменно-стеклянным крошевом. Человека, передававшего картинку, смело взрывом и экран погас.

Зато продолжал бормотать магофон Игоря Талаева. Его информатор, более ушлый и живучий, сумел затаиться в какой-то щели на Воробьёвых горах, и со своей позиции фиксировал видимые ему разрушения.