Мы с Горынычем, а теперь и с Кузьмой, от щедрот княжеских велели наготовить угощений.

Осьмуша, нынче старшая повариха всего Драконьего острова, постучалась ко мне в кабинет:

— Дмитрий Михалыч, звали?

— Звал, Осьмуша. По новогоднему угощению с тобой посоветоваться хотел. Проходи, садись, — со своей поварихой я обхожусь ласково и даже уважительно. Вкусная еда куда лучше невкусной, а Осьмушу у меня сколько раз уж сманить пытались.

Повариха чинно достала из фартука блокнотик. Как же! Нынче все жители Драконьего острова поголовно грамотные, кроме, разве что, самой малышни.

— Для начала у Тихона Михайловича бочки с винами получите, — вино Змей выкатывал хорошее, греческое, заказанное и доставленное через своих отпрысков из Митилены. — Каждому гуляющему из мужиков — по чарке, бабам — половину, а то передерутся ещё, а нам такого не надобно.

— А ну второй раз подойдут? — слегка нахмурилась Осьмуша.

— Не подойдут. Заклинание на бочки наложим, я Горыныча предупрежу. Да раздатчиц побольше поставь, чтоб толкучки не было.

— А на закуску, Дмитрий Михалыч, давайте пирогов поболее наделаем. С плошками-мисками не возиться, столы не накрывать, а?

— И с чем пироги? — из чистого любопытства спросил я.

— Со всякими начинками! — оживилась Осьмуша. — И с олениною, и с печёнкой, и с рыбой всякой, и с яйцом, а уж сладкие какие выходят из тех персидских сушёных яблочек с юзюмом! А с оранжевой этой… как её… куряга ли чё ли… Но вкусна, аж медова! М-м! Я вам сегодня к чаю таких и таких пирожков подам!

— Звучит вкусно.

— Ох, вкусно, Дмитрий Михалыч, пальчики оближете! А чтоб на сухую не икалось, на праздник-то, взваров всяких наварим: медовых и ягодных, да всего вволю! А кружку пущай кажный свою возьмёт — вот и вся недолга! По моему разумению, более ничего и не надобно. Боюсь только, простынет быстро. Мороз-то крепкий стоит.

— Грелки магические у Тихона Михалыча возьмём. Под каждую точку раздачи поставить да настроить, чтоб еда тёплой оставалась.

На том и порешили.

Я проводил Осьмушу и пошёл на двор, поглазеть на очередное представление Ярилы народу. Ажитация наблюдалась чрезвычайная! Бабы охают, ребятишки пищат! Кузьма придумал коня по-быстрому выпрягать, да снова запрягать в пустые тоже здоровенные сани. Производил эти манипуляции не столь высокий, сколько широкий, совершенно квадратный мужик, проявивший отсутствие страха перед техникой и склонность к механике, по имени Микула, из последних прибившихся к нам бегунков.

Во вторые сани насаживали целую толпу желающих прокатиться по большому кругу. Вот уж где визг поднимался до небес! И если приглашённые на просмотр поначалу боялись (а они, как правило, боялись), то в сани на самые лучшие места — на специально установленные на столь большой конструкции козлы — шустро забирались наши местные добровольцы, Стешка с приятелями. Завидев этакую смелость, следом за нашими обычно в сани набивались и деревенские дети, а на второй круг — взрослые.

Стеша, впрочем, как и ребятишки Фёдора, Болеслава и приглашённые в этот почётный круг дети некоторых наших работников, своей миссией по преодолению у крестьян страхов очень гордились. Плюс каждый день у них было такое развлечение!

Я смотрел на веселье, посмеиваясь, а сам принюхивался к запахам, разносившимся по всему двору из большой поварни. Зайти, что ль, да велеть мне чаю с пирожками прямо сейчас подать? Так вкусно Осьмуша рассказывала, аж в животе урчит.

Да, в конце концов — князь я или не князь⁈ Могу себе позволить?

Я развернулся и с серьёзным видом направился в поварню, будто мне не пирожков захотелось пожевать, а дело важное вспомнилось. Внутри стоял крик. Кто-то что-то разбил или уронил — не поймёшь. Молодые голоса целым хором жаловались кому-то старшему (Осьмуше, вестимо) на кого-то младшего, мол, что за девка на их голову, полорукая, бестолковая, ноги еле волочёт, как рыба снулая. Дело происходило в дальнем краю поварни, за обширной печью.

— В больничку чего не отправили? — строго вопрошала Осьмуша. — Эва, явно ж хворая, аж с лица зелена стала, вокруг глаз-то синяки!

Я пошёл на голоса.

— Отправляла! — отчаянно выкрикнул совсем юный женский голос. — Раз десять уж отправляла! Не идёт! За руку мне, что ли, её тащить⁈ А работу мою кто сделает⁈

Вывернув за угол печи, я оказался перед целой живописной группой. Поварихи, судомойки и всякие прочие помощницы в белых фартуках и косынках толпились вокруг девицы, цвет лица которой и впрямь показался мне нездоровым.

— А ну, кого тут за руки в больницу вести надо⁈ — гаркнул я молодецким голосом. — Может, сперва я её за руку подержу?

Поварской кружок заойкал и расступился… открыв взгляду заваленный пирожками пол. Теми самыми, благоухающими, эх…

— Видите, Дмитрий Михалыч, что происходит, — в сердцах всплеснула руками Осьмуша.

— Да что уж, вижу. Делать нечего, собакам, что ли, отдай. Или поросятам… — молодые девчонки, получив чёткую команду, бросились собирать рассыпанное в подолы. — А ты иди сюда, болезная.

Деви́ца смотрела на меня огромными испуганными глазами, как замороченная. Сделала шаг, чуть не наступив кому-то на пальцы.

— Да что с тобой, в самом деле! — Осьмуша огрела её по спине полотенцем, и только тут девка вздрогнула и заморгала.

— Ну-ка… — я взял её за руку и понял. — У-у-у… дело плохо. Пошли со мной.

Я развернулся на выход, Осьмуша засеменила рядом:

— Дмитрий Михалыч, что?.. Совсем плохо, что ль? А мы-то почём зря девку ругали?..

— Ладно, что уж теперь. Я заметил, приму меры. Как звать-то её?

— Беляна.

— Разберусь.

Я вышел на двор и бодро пошагал в сторону своих палат. Девчонка, как на ниточке привязанная, семенила следом.

У входа мне навстречу попался Горыныч:

— О! А я тебя ищу!

— А я вот… — я кивнул на Беляну, — нашёл.

Горыныч, присмотревшись, присвистнул, а девица вытаращилась на него ещё пуще, чем на меня.

— Возьмёшь? — с надеждой спросил я. Честно говоря, я сразу надеялся сплавить свою находку на любвеобильного Горыныча, но тот внезапно забуксовал.

— Вай ме! — чёрные брови Змея сложились домиком. — Это ж я буду как тот разбойник из анекдота про дом терпимости: «Е*у и плачу…»

Я невольно усмехнулся:

— А я, значит — нет?

Змей фыркнул:

— Ты её нашёл, ты и возись. К тому же, — он довольно разгладил усы, — у меня есть дама.

— Врёшь!

— Мамой клянусь, э! С шикарным серебристым хвостом.

— Волчица-вдовушка?

— Да. Представлять пока не буду.

— Боги Египта, Змей! А если она родит волкоголового дракона?

Змей замер и озадаченно нахмурился.

— А… п-п-п-х-х-х… Я подумаю. Но эту не возьму! — и хитрый Змей испарился, только его и видели.

— Пошли, — кисло мотнул я головой, и открыл портал в свой личный кабинет. Не охота на третий этаж лезть. И вообще, сидел бы в своей норе, меньше по территории шлялся, не находил бы проблем на свою голову. Или не голову…

Я сел в кресло за столом и кивнул девице на кресло напротив, на краешек которого она осторожно опустилась.

— И давно ты у нас?

Она заморгала:

— Так… как вы пришли в Радогость-то, так я сразу там и была…

— Ага. А в Радогосте давно?

— Года три, — она подумала и добавила: — Ваша светлость.

— И раньше с тобой такого вот… позеленения, насколько я понимаю, не было?

— Ни разу! — отчаянно воскликнула Беляна. — В Радогосте всегда мужчин много было, хоть каждый день! А тут… На кухню меня поставили… Вокруг все мужики семейные, только улыбнись кому — бабы шипят, змеищами смотрят. Жалко им, что ли⁈ А у меня сил совсем не осталось, ног не несу, хоть обратно топись…

Мда. Вот так с ними и бывает. С мавками.

МАВКА — СУЩЕСТВО ГРУСТНОЕ

Во всяком случае, сидящая напротив меня мавка выглядела унылой — дальше некуда. Обычная мавка получается из девочки, утонувшей на русальей неделе. Всякое, что про них рассказывают — что вместо спины у них дыра, а там потроха тухлые видать — чушь собачья. Как правило, никто и понять не успевает, что девчонка утопла. Живёт она дальше, как и раньше, в своей семье. Вырастают из мавок обычные на вид девушки, как правило, красивые, зеленоглазые.