Он выплыл из собственного тела и теперь висел где-то под самым потолком, глядя сверху на всю суету вокруг вороха старой одежды. Комната была просторной и ярко освещенной, в ней находилась Элизабет — почему-то ее лицо казалось встревоженным и сердитым, она отрицательно покачивала головой. Над его телом склонился врач, набросил на ноздри платок и тоже покачал головой.

— Умер? — спросил одетый в мундир мужчина, стоящий поодаль от узкой койки.

— Боюсь, что да, — ответил врач.

— Жаль, он был чертовски приятным малым. Но что мы теперь будем делать с его ребенком?

— Разве он остался в живых?

— Да, осталась дочь — совсем малышка, ей всего четыре, года. Ее надо отослать обратно в Англию.

— Очень печально… — И врач потянул простыню, чтобы закрыть лицо мужчины.

— Нет, нет! — закричала Элизабет, хотя никто из мужчин не обратил на нее внимания. — Не надо, не оставляйте его. Донни! — Она повернулась к нему, проплывающему рядом так, что их глаза оказались на одном уровне. — Донни, возвращайся, слышишь? Ты не можешь так поступить с Луизой. Немедленно возвращайся!

— Не хочу, — ответил он. — Я предпочел бы остаться здесь.

— Но на кого ты оставляешь нашу дочь? О, Донни, прошу тебя! — Милое лицо Элизабет приобрело страдальческое выражение. — Кроме того, тебе нужно сделать еще столько дел, ты не успел даже научиться любить.

— Любить?

— Да, любить. Тебе всего двадцать восемь лет — впереди вся жизнь! Ну, возвращайся.

— Боже милостивый! — воскликнул врач.

— Что?

— Он моргает, чувствуется очень слабый пульс.

Этот человек еще жив, кризис отступил.

— Хвала Господу! Значит, ребенок не остался сиротой.

— Его жизнь еще в опасности, но уже появился шанс.

— Боже мой… — тихо произнес солдат и отправился сообщить новость своему офицеру.

— Боже мой! — воскликнула старая леди Элбермарл, читая письмо, которое только что привез мальчишка-почтальон.

— От кого это? — спросила Сара, отрываясь от книги.

— От Донни Напье. Он отплывает в Спитхед попутным судном. Ах, дорогая…

— Плохие новости?

— Элизабет и ее малыш, мальчик, умерли во время эпидемии желтой лихорадки в Нью-Йорке.

— Какой ужас! Она была такая милая, добрая…

— По-видимому, сам Донни и Луиза тоже переболели, но выжили, хотя на это не было никакой надежды, и место Донни в полку продали, чтобы обеспечить средства его дочери в случае его смерти. Он пишет, что у него осталась только одежда — поэтому он может приехать повидать меня!

Несмотря на прискорбное положение, тетя и племянница засмеялись.

— Ну, по крайней мере, он не претендует на большее. Ты позволишь ему приехать?

— Разумеется. Сара, дорогая, пойди и распорядись, чтобы приготовили еще две спальни.

— Буду рада это сделать, — ответила Сара и удивилась, почему ее ноги просятся в пляс при мысли о скорой встрече с умницей и красавцем Донни Напье.

В первый раз она встретилась с полковником Напье апрельским вечером, и теперь вновь стоял апрель — только апрель 1780 года, ибо с памятного дня прошло уже более четырех лет. Выглянув из окна дома леди Элбермарл в Стоук, Сара Леннокс во все глаза смотрела на теплый весенний полдень, замечая, как легкий ветер колышет цветущие нарциссы, как прыгают неподалеку на лугу молодые ягнята, отряхивая шубки от капель ночного дождя, принесенных с холмов. День был окрашен в бледные, приглушенные тона — тусклое золото, дымчато-сливовый оттенок, нежную зелень. Среди этого пастельного пейзажа разливались трели ранних весенних птах, сливаясь в приветственный хор. Нанятая Донни Напье карета двигалась по длинной аллее к дому леди Элбермарл, ее отдаленный силуэт становился все более различимым — карета будто везла судьбу Сары.

Сара еще никогда не видывала, чтобы отец и его ребенок были настолько непохожими. Донни был по-прежнему высоким и хорошо сложенным, с отличной для мужчины фигурой, только теперь исхудал, сделался подобным обтянутому кожей скелету, но глубокие голубые глаза поблескивали на изглоданном лихорадкой лице. Что касается Луизы, то Сара едва могла взглянуть на одинокую, печальную малышку.

— Дорогая моя, — невольно воскликнула она и бросилась обнимать девочку. Поверх головы ребенка Сара встретилась со взглядом Донни и быстро отвернулась, притворившись, что поглощена тем, чтобы снять дорожную одежду Луизы. Тут появилась ее собственная Луиза с заметно неровными зубками, улыбками и всей важностью, возможной в одиннадцатилетнем возрасте, и сразу же завладела вниманием своей маленькой одинокой тезки, которой так нужна была подруга.

— Я думаю, девочки пообедают пораньше нас и вдвоем, — произнесла леди Элбермарл, — а мы пока выслушаем то, что вы имеете рассказать нам, Донни.

Он улыбнулся, но Сара заметила, как в его глазах блеснули слезы.

— Я ждал этого момента с тех пор, как впервые узнал, что могу поправиться. Не могу сказать, что означает для меня приезд в этот дом, через двери которого я проходил мысленно тысячи раз! — Он повернулся к Саре. — Иногда мне казалось, что за дверями меня встречаете вы, миледи, а иногда — что в комнате пусто.

— По счастливой случайности я здесь, — ответила она. — Ибо у меня появился собственный дом в Гудвуд-Парке — очень маленький, но очаровательный. Надеюсь, вы с Луизой навестите меня там.

— Почту за честь, — произнес военный с легким поклоном.

Они допоздна засиделись за обеденным столом, наблюдая, как апрельский вечер приобретает фиолетовые тона и за окном постепенно сгущаются сумерки. Вскоре зажгли свечи, посуду убрали, и обе женщины молча принялись слушать, как Донни Напье описывает им осаду Чарльстона в Южной Каролине и то, как он, вернувшись оттуда в Нью-Йорк, обнаружил, что Элизабет и ее сын погибли от желтой лихорадки — одни в чужой стране, похороненные прежде, чем он успел узнать об этом.

— Буду откровенным: мне не хотелось жить на свете без нее. Но во время бреда я чувствовал, что Элизабет хочет, чтобы я жил, и я боролся за свою жизнь. На борт попутного транспортного судна меня перевезли еще в глубоком обмороке. Память вернулась ко мне только в море.