На том и порешили. Но хозяйка дома теперь была настороже и ужаснулась, узнав, что дочь леди Сары Банбери зовут Луизой — дочь супругов Гор носила то же самое имя.
— Что вы думаете об этом? — спросила она у миссис Тайлер.
— Мне кажется это чрезвычайно подозрительным, вот как. Надо что-нибудь предпринять.
— В каком смысле?
— Предоставьте это мне, — таинственно произнесла миссис Тайлер и сощурила свой круглый глаз.
17 марта, в день святого Патрика, любовники поднимали бокалы шампанского за ирландское воспитание Сары. Смеясь и болтая, они сидели перед камином после утренней прогулки, ребенок весело лепетал, на столе красовался букет ярко-желтых нарциссов. Будучи жизнелюбивыми людьми, они готовы были вечно пребывать в подобной идиллии. Именно такую приятную сцену увидел вошедший незнакомец, о котором необычно строгая миссис Биссел заявила словами: «К вам посетитель, миссис Гор».
Сара и Уильям в смущении переглянулись, уверенные, что их тайное убежище известно только им одним. Но мужчина, учтиво поклонившийся им, седоволосый и строгий на вид, показался леди Саре очень знакомым, и она в тревоге вскочила.
— Леди Сара Банбери?
— Да.
— Несомненно, вы помните меня. Я — Джон Сузил, частный поверенный сэра Чарльза. А вы, сэр, полагаю, лорд Уильям Гордон?
— Да, это я. А в чем дело?
— Одну минуту, сэр. У меня имеется повестка, подписанная сэром Чарльзом Банбери, который преследует вас по закону, обвиняя в преступной связи с его женой. — Из-за спины мистер Сузил извлек бумагу, которую он передал в дрогнувшие руки Уильяма. И впредь я могу передать ваше дело в суд, — добавил стряпчий с ноткой злорадства и не отказал себе в удовольствии ехидно улыбнуться.
— Но как, черт побери, вы нашли нас? — свирепо осведомился Уильям.
— Вас выследили, сэр. Ваш маленький обман окончен, романтическое путешествие подошло к концу
— О, нет! — вырвался крик у Сары. — Какая жестокость! Мы были так счастливы..
— Счастье за чужой счет редко бывает продолжительным, мадам, — язвительно заметил стряпчий. Позвольте пожелать вам всего хорошего.
С этими словами он повернулся и вышел, и сама его походка, исполненная презрительного достоинства говорила больше, чем могли выразить любые слова.