Это пришло к ней сразу, подобно откровению, и, опустив руки на клавиши, она заиграла так, как в ее сне играл граф Келли. Низко опущенная левая рука ее извлекала из инструмента необычные арпеджио, в то время, как правая сплетала мелодию из повторяющихся нот в различной тональности.

— Боже милостивый, — произнесла с порога Шанталь. — Никогда еще не слышала Скарлатти в подобной интерпретации! О, простите меня, я не хотела помешать.

Но Сидония не ответила, поскольку дух сна совершенно завладел ею, и она начала воспроизводить слышанное. К сожалению, одна из пьес навсегда ускользнула от нее: мелодия менуэта «Леди Сара Банбери» упорно не вспоминалась, и чем дольше Сидония старалась припомнить ее, тем меньше у нее это получалось. Но это было совершенно не важно по сравнению с богатством нового звучания, в которое она погрузилась. Граф Келли был в комнате, она сознавала его присутствие и почти чувствовала, как он берет ее за запястье при каждой неправильно взятой ноте.

— Невероятно! — прошептала Шанталь Алексею.

Оба застыли на пороге, не решаясь пошевелиться. — Так значит, вот как эти пьесы исполняли в восемнадцатом веке! Что же с ней произошло?

Русский юноша самодовольно улыбнулся, полный простодушной гордости, твердо веря, что его мужественность дала возможность излиться таланту его возлюбленной. Однако Шанталь, будучи француженкой и светской дамой, уловила его взгляд, правильно его истолковала, но не поверила. В том, что сейчас совершалось в ее музыкальной гостиной, присутствовала почти духовная глубина, и Шанталь полагала, что такому явлению никак нельзя дать чисто земное объяснение.

Сидония начала играть менуэт «Герцогиня Ричмондская» с совершенно восторженным лицом.

— Послушайте, — позвала она. — Граф использовал здесь ее прозвище. Разве вы не слышите, как выпеваются слова: «Прелесть, Прелесть»?

— Я бы никогда об этом не подумала, — поразилась Шанталь. — Откуда вы узнали?

— Вероятно, помог призрак, — ответила Сидония, и на краткую секунду обе женщины обменялись взглядами.

— Тогда он оказал вам добрую услугу, — заключила хозяйка дома. — Значит, Лозан не так уж плох, как я считала.

— Кажется, в этом доме живет призрак не герцога, а самого графа Келли.

— Если так, мне оказана огромная честь, — серьезно проговорила Шанталь и задумчиво спустилась по лестнице, оставив музыкантов вдвоем.

Январский лес казался хмурым и суровым, холодное покрывало укутало землю, деревья были усеяны мерцающими искрами льда, серебристые хлопья падали с небес, надежно одевая землю. Все было тихо в этом застывшем лесу, даже молчали колокольчики овец, лесные существа крались бесшумно, гордые олени затаили дыхание, пытаясь согреться и сбившись в кучу. Звуки исходили только от двух человек, укрывшихся в конюшне, да и те были едва различимыми.

— Прошу вас, — тихо, умолял герцог де Лозан, — О, Сара, не отказывайте мне в том, чего я желаю больше жизни!

— Вы знаете, что я не могу пойти на это, месье. Я замужняя женщина. Я дорожу честью своего мужа и намерена хранить ее до завершения моих дней на земле, — решительно отвечала ему спутница.

— Но он настоящий…

— Простите?

— Неважно, — устало ответил Арман. — Сара, я влюблен в вас. Я не успокоюсь до тех пор, пока мы вместе не испытаем сладкие плотские наслаждения.

— Значит, вам предстоит утомительная жизнь, месье, ибо я не намерена потакать вам.

— Но один раз, всего один раз! — выдохнул Лозан и прижался к ней всем телом, уверенный, что это подействует, и он, в самом деле, оказался прав, ибо через некоторое время Сара слегка расслабилась, позволив герцогу ощутить божественное прикосновение ее груди. Очевидно, этот момент дал ему определенные преимущества, и Арман воспользовался ими, впившись губами в ее губы и лаская языком язык Сары.

Сказать, что он желал ее, значило воспользоваться крайне неточным выражением. Лозан жаждал Сару с такой силой, что она пугала даже его самого. Он и в самом деле был уверен, что не сможет жить спокойно, пока не соединится с ней плотски, но, несмотря на то, что он грубо подсыпал в ее вино бесчисленные афродизиаки при каждом удобном случае, Сара, по-видимому, оставалась невосприимчивой к ним, и честь Банбери не страдала.

Однако самым загадочным для него оставалось то, что, несмотря на свою холодность, Сара находила его физически привлекательным, и Лозан знал об этом. Но, тем не менее, она сопротивлялась, причем не из ложной застенчивости, а вполне искренне. Казалось, что сэр Чарльз Банбери, в котором Лозан со всей определенностью чувствовал содомита, хотя и неявного, хранит ключи от ее сердца так, чтобы внутрь него никто не мог проникнуть. И вот теперь, оставшись вместе с ней в полумраке конюшни, где им могло помешать только внезапное фырканье лошадей, герцог твердо решил: сейчас или никогда, будучи уверенным, что, если даже при таком удобном случае он не добьется ее согласия, их отношения навсегда останутся неопределенными.

— О, Сара, Сара, — прошептал он и бережно положил ее на копну сена, которая возвышалась позади них, доходя почти до пояса в высоту.

Пригвожденная к сену его сильными руками, Сара позволила герцогу поцеловать себя и даже слегка вздохнула и застонала, когда его губы распахнули меховое манто и прикоснулись к груди. Быстрым языком Лозан ласкал ее соски и был весьма удовлетворен воздействием, которое оказали его ласки. Затем медленно и осторожно, всяческими усилиями стараясь сдержать себя, Лозан начал поднимать ее длинные, широкие, влажные от снега юбки до уровня бедер Сары.

Едва увидев блистающую белизну ее кожи над кромками темных чулок, герцог обезумел и отпустил ее руки, чтобы расстегнуть собственную одежду и освободить восставшего под ней зверя. Теперь только секунды отделяли его от события, составляющего высочайшее желание его сердца. Издав бешеный крик радости, Лозан бросился вперед.

С восклицанием ужаса Сара вывернулась из-под его рук и метнулась в сторону, судорожно приводя в порядок взбитые юбки.

— Как вы посмели! — произнесла она хриплым, укоризненным голосом.